Пусть люди даже не пытаются
При встрече скрыть намеренья свои —
Просто по глазам у всех читается,
Какие ожиданья оправдаются.
И никуда теперь не деться —
Бежать что толку от судьбы?
Двадцатый век не знает средства
От колдовства и ворожбы.
И город вдруг исчез бетонный
Бреду, как в сказочных лесах,
И вновь тону в твоих бездонных,
В твоих загадочных глазах!
Не смотри на себя глазами других, смотри на себя своими собственными глазами.
Открытыми глазами не увидишь того, что увидишь закрытыми.
Лица их заливал пот, а в глазах метался, словно огонь, отчаянный, безжалостный страх смерти, не инстинктивный, а осознанный, опирающийся на опыт; такой страх не способно испытывать ни одно живое существо, кроме человека.
Глаза небесного разлива — заставили меня страдать и алкоголем душу дико заливать.
Идеал политика — срущий кот. Кошатники меня поймут. У него такая морда, как будто он сенатор или президент, и вот это выражение, эти глаза — то, что надо для политика. Но это для политика-мужика. А женщина-политик должна делать лицо как во время минета.
Кто молча заглянул хоть однажды в глаза живого существа, — будь то друг, или женщина, или ребенок, или конь, или верная собака, или неверная таинственная кошка, или птица, насторожившая свою головку и не знающая, улететь или не улететь ей с ветки, — тот знает, сколько неопределимого словами душевного содержания переливается из глаз в глаза, от одного существа к другому, из души, в которую заглянули, в душу, которая хочет глядеть, и видеть, и молча ласково спрашивать.
Однажды твои глаза научатся не только смотреть, но и видеть. И тогда ты пожалеешь, что не родился слепым.
– Сердце? Вот как! Какое вам дело до сердец? Среди мужчин нет ни одного, кто бы обладал сердцем!
– Если у нас нет сердец, у нас есть глаза. Они-то и заставляют нас страдать.
— Приготовьте мсье его апартаменты, он там приведет в порядок свой туалет.
— Не говорите мне о туалете, это напоминает о туалете смертника. Я был так недалек от этого.
— Кто вам сказал, что все в прошлом?
— Ваши глаза.
— Они умеют лгать.
Ядовит но красив луг порою осенней
Отравляется стадо
В умиротворенье
Распустился безвременник синь и лилов
На лугу И глаза твои тех же тонов
В них такая же осень с оттенком обманным
И отравлена жизнь моя этим дурманом
У других женщина в зрачках — вода, лед, огонь или камень. Лишь ее глаза полнились туманом и дымкой.
Под тонкою луной, в стране далекой,
древней,
так говорил поэт смеющейся царевне:
Напев сквозных цикад умрет в листве
олив,
погаснут светляки на гиацинтах
смятых,
но сладостный разрез твоих
продолговатых
атласно–темных глаз, их ласка, и
отлив
чуть сизый на белке, и блеск на нижней
веке,
и складки нежные над верхнею, –
навеки
останутся в моих сияющих стихах,
и людям будет мил твой длинный взор
счастливый,
пока есть на земле цикады и оливы
и влажный гиацинт в алмазных
светляках.
Так говорил поэт смеющейся царевне
под тонкою луной, в стране далекой,
древней…