Фериде

Даже если рука сломается, она останется в рукаве. Он придержит ее.

Чтобы убить человека, не обязательно в него стрелять.

Смеясь, я начинаю плакать, плача — смеюсь. Вчера вечером я была очень весела. Ложась спать, чувствовала себя совсем счастливой, а под утро, когда было еще темно, проснулась в слезах. Почему я плакала? Не знаю. Мне казалось, будто этой ночью я обошла все дома на свете, собрала все горести и печали и наполнила ими свое сердце. Объятая такой беспричинной, необъяснимой тоской, я дрожала, всхлипывая: «Мамочка! Мамочка моя!» — и зажимала рот, чтобы не закричать.

Дай время… Оно вылечит. Медленно. Сначала грусть заживет, превратится в печаль. Вместе с печалью появится и вера. С помощью Аллаха…

Стамбульцы говорят: «Честная женщина и от петуха бежит».

Сердце не связано с мыслями. Сердце мастерски умеет притворяться, что живет.

… мои корни у тебя, ты стал для меня дыханием, чтобы удержать тебя в себе, мне даже вздыхать не хочеться.

Будто все так же, как и всегда — в полном порядке…Будто ничего и не произошло! Солнце всходит. Луна заходит. Каждый день готовится горячий хлеб. В пансионе продолжаются занятия. Странная штука то, что называют расставанием…Мы оба, словно под лавиной снега, но никто из нас не умирает. Мы продолжаем дышать, но никто из нас не живет! Эта разлука с тобой словно что-то наподобие стремления к жизни. Даже если внутри тебя все обливается кровавыми слезами, лицо твое продолжает улыбаться! Смотри же, Кямран! Я отпускаю руки и не падаю без тебя!

— Я давно вычеркнула из своей жизни людей, у которых злое сердце.
— Ты действительно веришь в то, что у меня злое сердце?
— Нас не вера заставляет страдать, а недоверие.

— Если ты не знаешь, но у меня нет дома. Мне некуда идти.
— Фериде, я твой дом.

Я не знала, как показать свою любовь. Мои одноклассницы были правы. Я была застенчивой дикаркой, думала, любить значит вправе и уничтожить.

Я словно в другой стране, одна и не знаю языка. Я чувствую душевную боль. Почему? Может, это одиночество? Я потерялась, потерялась в себе. Это чувство ранит, причиняет страдания, не позволяя вздохнуть полной грудью. Иногда мне кажется, что сердце моё в крови, что оно лежит на земле, растоптанное, израненное. Лежит и взывает о помощи.

— У тебя есть подружка, похожая на тебя?
— На меня?
— Да, но которая не лазает по деревьям и не кидается камнями.
— И что?
— Я женился бы.

Мой отец ничем не отличался от школьника, который не может ответить на вопросы учителя. Но наши любимые родители должны знать, что дети верят всем этим оправданиям и красивым отговоркам. После того разговора с отцом я спала днём, а не ночью. Конечно, это было возмутительно, спать на уроках ученице. Я постоянно спала на уроках и никто со мной не мог справиться. Я ничего не могла сделать со своими глазами, днём они закрывались, странно. Но теперь я понимаю Кямрана. В то время он не видел моих глаз, и не мог полюбить меня. Я знаю, что только он мог помочь мне справиться с этим, но он не захотел.

Глаза Кямрана на меня глядят. Ах, мама, как волнует этот взгляд.
Две карих вишни смотрят на меня. Два добрых, согревающих огня.
Их тёплый свет и манит и зовёт, в душе моей растапливая лёд.
Боюсь ослепнуть, глядя на огонь.
Смотреть — смотри, любуйся, но не тронь.
Я думала о ласковых глазах, когда отца война спалила в прах.
Родное имя на сырой плите. Всё, что осталось бедной сироте.
Тогда в душе иссякла воля жить, хотелось мне себя похоронить.
И только свет глубоких карих глаз, мне был опорой в этот трудный час.
А те, кто были с детства мне близки, меня бранили за мои грехи.
За что ко мне так этот мир жесток, за что, любя, страдает королёк…