Наталия Перевезенцева

Все перепады и безумства ноября,
все листья черные, все ветреные ночи,
когда вода в Неве вскипает, и не зря
правитель бронзовый по площадям грохочет.
И просыпаешься в постели не своей,
защиты ищешь у чужого дома.
Бездумная эротика ветвей,
раздетых ветром — так знакома.

Я Вас читала, словно вспоминала.
Как будто медленно задумчиво вступала
возможно — невпопад, возможно и умно,
в какой-то разговор, прервавшийся давно.

Мы, видимо, тогда чего-то не сказали,
забылись обстоятельства, детали.
Да, собственно, — о чем? Да, собственно, — когда?
Да с Вами ль, наконец… Не помню, вот беда.

Мой друг, — погода, нервы, электрички
свисток последний, дачные привычки
всё перечитывать и переобъяснять,
попытки всех простить и всё понять —
наверно, ни к чему.

… так умирает Виолетта
за час последний до рассвета,
и, потеряв ее, Альфред
к виску подносит пистолет,
потом в себя приходит… Всё же
Париж прекрасен, жизнь дороже
стенаний о былой любви
и выбор сделан.

Не опера, а оперетта
мне суждены. Два-три куплета
и выход в яростный канкан.
Пляши и знай: жива осталась,
благодари за эту малость.

Двор проходной или дом проходной —
это по-нашему. Ветер сырой —
то ли болотный, то ли балтийский —
не остановишь искусным витийством.
Ибо сквозные у нас переходы
в доме, дворе и душе, — а погоды
здесь ни при чем.
только жалобно: «Чьи вы?»
женщина, чайка ли спросит… Дождливо,
солнечно — но неизменно избиты
чувств проходных повороты, изгибы.

Эти сумерки. Они придут и плачут
переливами огней, волной тумана.
Намекают: все могло бы быть иначе,
вынимают острый месяц из кармана.

Маэстро, врежьте отходняк
на духовых, ударных, струнных,
ввергая чаек в кавардак
и сотрясая мир подлунный.

Природа говорит: неспешны облака,
и дерева с достоинством кивают.
Природа говорит: не нужен адвокат
осенней сырости, грозе в начале мая.

Природа говорит: искусства нет и лжи
ни в облике цветка, ни в перекличке птичьей.
Решайся, наконец, и сам себе скажи:
кому подобен ты и от кого отличен.

… я по квартире малогабаритной
скользну во сне неслышно и незримо
прислушаюсь к дыханию ребенка
и проведу рукою бестелесной
по клетчатой рубашке на полу
не потревожив тех двоих что слиты
на залитой луной тахте двуспальной

… ты позвонишь мне завтра и расскажешь
что допоздна сидел в библиотеке
… а у меня короткое дыханье
его опять не хватит на «прощай».

Жесть театральная гремит,
судьба на ниточке висит,
ждём «бога из машины».
Но не торопится Зевес
покинуть плоскости небес
и нам явить из всех чудес
хоть четверть половины.
Ты думаешь, что будет дождь,
тебя поймут, и ты поймешь,
все люди станут братья.
Да, это будет дождь — и суд,
тебя, конечно же, поймут
и окончательно возьмут
в железные объятья.
До той воды, до той горы
еще осталось пол поры,
отмеренной не мною.

Так и зима промелькнет, и весна придет,
и ласточка спустится из небесных далей.
Звал ты ее, не звал — это ее черед,
ее право — и не мы его дали.

Право облака — не вовремя дождь лить,
право яблони — расцветать бело-розовым раем.
Право человека — любить или не любить,
но он не птица, не облако: он выбирает.

Пора учиться расставаться, пока не поздно.
Хотя давно уже не двадцать, но все же звезды
доселе милостивы были… Сегодня ветер
с утра поднялся, намекая — забудь о лете.
Благодари судьбу за милость, за все, что тлело,
и вспыхивало, разгораясь, но догорело.

Снег еще лежит по углам дворов,
жизнь еще во лжи, но уже в трудах.
Разгребает комья смерзшихся слов,
принимает стыд, отгоняет страх.