А ещё ты не одеваешься нарочито сексуально. Похоже, ты понимаешь, что носить сексуальные шмотки — не значит быть сексуальной, что конфетками нужно угощать того, кто это заслужил, а не раздавать их на халяву каждому встречному и поперечному.
— То есть ты не веришь, что каждому кто-то предназначен судьбой?
— Почти. Я верю, что… Никто. Никому. Нафиг не нужен.
— Самое забавное, что эти двое не догадываются, что это райские кущи перед входом в ад.
— Ты правда так думаешь?
— Я большую часть жизни уворачивался от осколков неудавшихся браков моей матери, а начиналось всё с лучезарных улыбок.
— Хм… Некоторые браки бывают счастливыми.
— Да, а у некоторых людей шесть пальцев.
— Могу поспорить, что ты не был женат.
— Я решил учиться на ошибках родителей, это называется — эволюционировал.
— Ну разве можно винить людей в том, что они всегда надеются на лучшее?
— Конечно, можно. Это эгоизм. Сама подумай, в разбитом сердце нет ничего ужасного, если представить, что ты мог остаться с этим ужасным человеком и до конца жизни быть несчастным.
— Сколько раз ещё надо тебе нагадить на голову, чтобы ты открыла зонтик?
— Как говорится, кто не рискует, тот не пьёт шампанское.
— Судя по тому, сколько ты пьёшь, риск — твоё второе имя.
Если не хочешь оказаться на помойке, Том, найди что-нибудь, ради чего стоит жить.
— Приличная девушка не пойдёт с убийцей.
— Знаешь ли, полицейские убивают, охраняя закон. Ты вводишь в жизнь наши законы. Это одно и тоже, мы просто по разные стороны забора. Ты не убийца Том, да и вообще, твоей жене нечего соваться в твои дела. Помни: никогда не приноси работу домой, от этого одни проблемы.
Френк улыбнулся и немного склонил голову, помолчав пару секунд, а затем все же спросил: — И каким же ты меня представляла?
Рия смущенно улыбнулась, глядя в пол.
— Если честно, то в белом кимоно и постарше, с выразительной сединой на висках, глубокой морщиной на лбу от раздумий и каким-нибудь загадочным именем, типа «Atishaya», чтобы завершить образ. А ты в каком-то стильном костюме, молодой, не босиком, до седины далеко и…
— И еще и зовут меня Френк, — с еле видной улыбкой закончил мужчина.
— Мы все хотим штобы ты помнил што у тебя есть здесь друзья и ни когда не забывай этово.
— Спасибо Джимпи. Мне хорошо. Как здорово когда у тебя есть друзья.
Буря, – продолжал Фрэнк. – Её называют ежевичной зимой. Такое название метеорологи придумали для неожиданного возвращения холода весной. Интересно, правда?
— Мое самое сильное воспоминание тех дней — это воспоминание о том, как я потерялся. Ты когда-нибудь терялся, Кенжи?
Я покачал головой.
— Странно, — сказал Фрэнк. — Каждый ребенок хоть один-единственный раз, но должен потеряться.
В Америке врачи развлекаются с мозгами своих пациентов кто во что горазд, именно поэтому у нас такая сильная школа нейрохирургии.
— Нет, это ты послушай, – резко прервала она его. – Он забирал меня к себе в дом из-под проливного дождя, кормил меня и мою сестру, когда наши животы прилипали к спинам, потому что родители спускали все последние деньги на бухло, он отдавал нам свою кровать, а сам шел спать на диван, а потом я тыкала в него пальцем и смеялась над ним, потому что просто боялась общественного мнения и прочего дерьма. Я не сильная, я никакая. Но знаешь, что в этом всем самое ужасное?
— Что? – тихо спросил Фрэнк.
— Если я сейчас пойду и попрошу его о помощи, он снова впустит нас, отдаст свою кровать и даже не упрекнет меня.
— Что ты делаешь в этом кабинете? — спросил он, немного хмурясь.
— Ничего, сижу, рисую, музыку слушаю. Мне же надо где-то быть — сказал он, глядя куда-то в сторону, и Фрэнк прекрасно понял это «мне же надо где-то быть».
«Мне же надо где-то быть, чтобы в меня не плевались на переменах. Мне же надо где-то быть одному».
— … можешь приходить ко мне на переменах. Будем где-нибудь быть вместе.
— Нееет, – прошептал Фрэнк, – ты этого не сделаешь.
— Конечно, нет! – воскликнул Джерард. – Мы это сделаем.