Долгое время я искренне считал, что мама всем блюдам на свете предпочитает картошку. Здесь, в Нью-Йорке, окончательно выяснилось, что это не так.
Двенадцать глав «Наших» создавались Довлатовым в начале 1980-х годов как самостоятельные рассказы. Герои — реальные люди, отсюда и один из вариантов названия будущей книги — «Семейный альбом», книги, в которой звучит «негромкая музыка здравого смысла» (И. Бродский), помогающая нам сохранять достоинство в самых невероятных жизненных ситуациях.
— Наш мир абсурден, — говорю я своей жене, — и враги человека — домашние его!
Моя жена сердится, хотя я произношу это в шутку.
В ответ я слышу:
— Твои враги — это дешевый портвейн и крашеные блондинки!
— Значит, — говорю, — я истинный христьянин. Ибо Христос учил нас любить своих врагов.
Творческих профессий вообще надо избегать. Не можешь избежать, тогда другой вопрос. Тогда просто выхода нет. Значит, не ты ее выбрал, а она тебя.
Молчание — огромная сила. Надо его запретить, как бактериологическое оружие…
— У меня к тебе огромная просьба. Дай слово, что выполнишь ее.
Я кивнул.
— Задуши меня, — попросил дядя.
Может быть отец и ненавидел тиранию. Но при этом чувствовал уважение к ее масштабам.
Я отблагодарю тебя, — сказал мой дядя, — я завещаю тебе сочинения Ленина. Отнеси их в макулатуру и поменяй на «Буратино»… Но сначала задуши меня.
Сталина мой дядя обожал. Обожал, как непутевого сына. Видя его недостатки…
Когда Сталин оказался бандитом, мой дядя искренне горевал.
Затем он полюбил Маленкова. Он говорил, что Маленков – инженер.
Когда Маленкова сняли, он полюбил Булганина. Булганин обладал внешностью захолустного дореволюционного полицмейстера. А мой дядя родом был как раз из захолустья, из Новороссийска. Возможно, он честно любил Булганина, напоминавшего ему идолов детства.
Затем он полюбил Хрущева. А когда Хрущева сняли, мой дядя утратил любовь. Ему надоело зря расходовать свои чувства.
Он решил полюбить Ленина. Ленин давно умер, и снять его невозможно. Даже замарать как следует и то нелегко. А значит, невозможно отнять любовь…
При этом мой дядя как-то идейно распустился. Он полюбил Ленина, а также полюбил Солженицына. Сахарова он тоже полюбил. Главным образом за то, что Сахаров изобрел водородную бомбу. Однако не спился, а борется за правду.
Брежнева мой дядя не любил. Брежнев казался ему временным явлением (что не подтвердилось)…
Я бы даже опечатки исправлял лишь с ведома автора. Не говоря о пунктуации. Пунктуацию каждый автор изобретает самостоятельно.
Я думаю, тетка была хорошим редактором. Вернее, хорошим человеком, доброжелательным и умным.
Лично я хороших редакторов не встречал. Хотя среди них было много прекрасных людей.
Хорошего редактора я встретил лишь однажды. Кажется, на Ленфильме. Это была некая Хелли Руммо. Она была эстонка и едва говорила по-русски. Слабое знание языка придавало ее высказываниям особую четкость. Она говорила:
– Сценарий хороший. Значит, его не примут…
Семь часов над океаном показались мне вечностью. Слишком мало интересного в пространстве как таковом.
– Рюмки взяли парни из чешского землячества. Ты можешь пить из бумажных стаканчиков?
– Мне случалось пить из футляра для очков.
Рейнхард уважительно приподнял брови. Мы выпили по стакану бренди.
– Можно здесь и переночевать, – сказал он, – только диваны узкие.
– Мне доводилось спать в гинекологическом кресле.
Рейнхард поглядел на меня с еще большим уважением. Мы снова выпили.
– Я не буду менять линолеум, – сказал он. – Я передумал, ибо мир обречен.