Фернандо Антонио Ногейра Пессоа

Жизнь мешает выражению самой жизни. Если бы я познал великую любовь, я бы никогда не смог ее описать.

Все предметы накрыло снежным покрывалом молчания. Слышно только то, что происходит внутри дома. Я заворачиваюсь в одеяло и ни о чём не думаю. Я испытываю радость и засыпаю, так и не поняв, для чего все эти дела делаются на свете.

Я ничто. И ничем не хочу быть. Но зато я вобрал в себя все грезы этого мира.

У нас у всех по две жизни:
Подлинная, о которой грезим в детстве
И продолжаем, словно в тумане, грезить взрослыми;
И фальшивая, где мы сосуществуем со всеми остальными,
Практичная и утилитарная, она в конце концов доводит нас до гроба.
В первой нет ни гроба, ни смерти,
Есть только детские картинки:
Большие разноцветные книги — их разглядывают, а не читают;
Большие многокрасочные страницы — их вспоминаешь позднее.
В этой жизни мы — это мы,
В этой жизни мы живем;
А в другой мы умираем, и в том её смысл.

Несомненно, есть любящие бесконечность,
Несомненно, есть желающие невозможного,
Несомненно, есть ничего не желающие,-
Три типа идеалистов, я к ним не принадлежу,
Потому что бесконечно люблю конечное,
Потому что до невозможности желаю возможного,
Потому что хочу всего и еще немножко,
Если так бывает и даже если так не бывает…
А в результате?
Их жизни — прожиты или пригрезились,
Их сны — пригрезились или прожиты,
Их середины — между всем или ничем, то есть это…
Для меня же все только великая, только глубокая
И, к счастью, бесплодная усталость,
Самая высокая усталость,
Самая, самая, самая
Усталость…

Другие — тоже романтики.
Другие тоже ничего не свершают и являются богачами и нищими,
Другие тоже всю жизнь собираются вещи сложить,
Другие тоже спят возле ненаписанных строк.
Другие — это тоже я.

Я не сплю, не надеюсь уснуть,
Я и мертвый не надеюсь уснуть.
Меня окружает бессонница шириною с созвездья
И бессвязный зевок длиной с мирозданье.

Моя боль так стара,
Как флакон, где когда-то был спирт, но давно испарился.
В моей боли и смысла не боле, чем в клетке для птицы
В том краю, где не водятся птицы.

Все, чем я был и не был, это я.
Все, чего желал и не желал, стало мною.
Все, что любил и разлюбил, вобрала моя тоска.
И в то же время мне кажется, словно в сумбурном сне,
Возникшем на перекрестке разных явей,
Что меня бросили на трамвайном сиденье,
Чтобы тот, кто сядет, нашел меня.

Каждый из нас — множество, избыточность самого себя. Поэтому тот, кто презирает свое окружение, не есть тот же самый, кто ему радуется или страдает от него. В обширной колонии нашего бытия сосуществуют люди всякого рода, которые думают и чувствуют совершенно по-разному.

Литература является самым приятным способом игнорирования жизни.

Я верю, выразить какую-то мысль — значит сохранить ее силу и снять все страхи, воплощенные в ней.

Нелегко, когда мысли нахлынут,
и над чуткой ночной тишиной
небосводом к земле запрокинут
одиночества лик ледяной.
На рассвете, бессонном и грустном,
безнадежней становится путь
и реальность бесформенным грузом
вырастает и давит на грудь.

Поэт — притворщик по роли,
Легко ему сделать вид,
Придумать саднящей боли
Подделку, что не болит.

Но боли его минуя, —
Читатель стихов – изволь —
Почует сполна иную
Свою, небывшую боль.

Игрой занимая разум,
Кружа всё тем же путём,
Так носится, раз за разом,
Поезд, что сердцем зовём.

Мой облик, жесты, взгляд — не я:
Так нереален небосвод.
Та суть во мне, что не моя,
Моею жизнью не живет.

И лишь в чужой мне яви дня,
Забывшей обо мне давно,
Есть все места, где нет меня,
Есть всё, чего мне не дано.

Мне нет ни сути, ни пути,
Ни знания, ни бытия.
Мне только снится жизнь моя.