Вот Толстой отчего-то запомнил, как его грудного пеленали. И говорил он про это воспоминание страшное, нехорошее. Называлось это свивать. Руки, голову, ноги перепелёнывали — не шевельнёшься. Младенец рос, взрослел, мужал, старился, но его всё свивали. И всё новыми свивальниками. Страшное время душило Анну. А свивальники её назывались так: лицемерный сословный долг, лживая вера, ханжеская мещанская мораль. Но ещё в каждом бьётся живая душа. Вот она-то спелёнута и бывает. Получается, что от пут надо обязательно освобождаться, хоть это и не просто совсем, и больно, и смеху вокруг полно. Смеются те, кто свои свивальники уже давно за благо держат. Вот от них-то — от этих пут — Анне Аркадьевне избавиться и хотелось. А вокруг, конечно, смеялись. И конечно же, я говорил — боль.
В небольшом провинциальном городке снимается документальное кино о маленькой школе, где работает талантливый педагог, учитель литературы Лариков. Вчерашняя десятиклассница Ася Веденеева всегда с благоговением ловила слова любимого учителя и строила свои отношения с миром на основе его уроков. Дальнейшие взаимоотношения Аси и ее бывшего учителя принесут молодой девушке череду жестоких разочарований.
— Как живём, Веденеева?
— Спасибо. Омерзительно.
— Ты где?
— В медицинском. И ещё замужем.
— Нравится?
— Где: в медицинском или замужем?
— А можно, мы ещё подумаем?
— Думать, голубушка, не запретишь.
«С первого взгляда», — говорит. Неправда, конечно. А вдруг правда? Что со мной? «С первого взгляда»…
— Вот я слушал с утра про Каренину. Ничего не скажешь — убеждает. Снимаю шляпу.
— И что дальше?
— Что дальше?
— В чьей-нибудь жизни это что-нибудь изменило? В твоей хотя бы. Или даже в моей… Ничуть, Коля, ничуть.
Ну ты что, правда убогий совсем? Так и не смекнул, что я тебя морочу? Ну какой тебе, к чёрту, от меня перелом нужен? Тошно мне, понимаешь? Голова болит, ясно? И иди ты со своей философией знаешь куда? Знаешь, наверное. Вот туда и иди. Ну что вы с Ларём про эту липовую вашу духовность заладили, как попки? Но тот ещё ладно, вроде бы по специальности, деваться некуда. Ну а ты? Ты кто? Химик? Вот и химич себе на своём химическом производстве. «Онегины, Чацкие, Татьяны — не могли же они, мальчик, даром для тебя пройти». Ну какое твоё дело, даром или недаром? Тоже мне, инженер человеческих душ. Вот спроси ты у меня, что я вчера делал? Зачем по городу мотался, унижался, юлил, друзей себе этих липовых искал? Тоже мне, Крокодил Гена нашёлся. Ну это ладно, объяснимо, скажем, для матери — ей приятно. Ну а дальше? Водку пил, совершенно постороннего, можно сказать, человека в постель затянул — зачем? Вот спроси у меня — не отвечу, не знаю. А может этой ночью я ей всю жизнь испохабил, и себе тоже? Это как? А ты всё про добродетель свою щебечешь…
Враньё. Никакой тут правды нету. Злоба одна. А там, где злоба, там правды быть не может.
В соответствие приводить надо все слова с делами или дивных тех слов и вовсе не говорить.
— А когда выходила за него, значит, не думала?
— Нет. Он предложение сделал. Семья хорошая. Все выходят — и мне пора.
— Все?
— Я не любила его, что ли, понимаешь?
— А он?
— А он и не знает, что это такое. Я для него хорошая вещь. Хорошо скроена, ладно сшита. Ему нравится. И не про какую любовь он, наверное, и понятия не имеет.
— Ты, наверное, думаешь, что я дрянь, капризная идиотка и всё? Обидно… Я, правда, сильно любила одного человека и очень верила ему, а потом он взял и предал меня.
— Предал? Это зачем?
— Низачем, просто так. И вот тут, понимаешь, мне что-то по-настоящему жить расхотелось.
Я, понимаешь, хоть одного, а выучил. Это тоже, наверное, много. От любого хорошего человека, знаешь,.. как круги по воде.
Стыдно. Я, видишь ли, жила очень плохо. Думаю одно, а живу совсем по-другому. А потом вдруг невыносимо стало. И я решила: дай хоть день поживу так, как думаю.