Макмёрфи был не похож на нас. Он виду своему не позволял распоряжаться своей жизнью, всё равно как Комбинату не позволял перекроить себя на их манер.
Она сидела выпрямившись, туго обтянутая на сгибе, вытянув перед собой короткие круглые ноги в чулках, цветом похожих на колбасные шкурки, а Билли лег рядом, положил ей голову на колени, и она стала щекотать ему ухо одуванчиком.
Билли говорил о том, что надо подыскать жену и поступить куда-нибудь в колледж.
Мать щекотала его и смеялась над этими глупостями.
«Милый, у тебя еще сколько угодно времени, у тебя вся жизнь впереди».
— «Мама, мне т-т-тридцать один год!»
Она засмеялась и повернула у него в ухе травинкой.
«Милый, похожа я на мать взрослого мужчины?»
Она сморщила нос, раскрыла губы, чмокнула, и я про себя согласился, что она вообще не похожа на мать.
… они отправились в коридор танцевать вальс под музыку, которой никто не слышал.
Ты сказал мне, папа: «Когда умру, пришпиль меня к небу».
Да. Это я знаю точно. Отделение – фабрика в комбинате. Здесь исправляют ошибки, допущенные в домах по соседству, в церквах и школах, – больница исправляет. Когда готовое изделие возвращают обществу полностью починенное, не хуже нового, а то и лучше, у старшей сестры сердце радуется; то, что поступило вывихнутым, неродным, теперь исправная, пригнанная деталь, гордость всего коллектива, наглядное чудо. Смотри, как он скользит по земле с припаянной улыбкой и плавно входит в жизнь уютного квартальчика, где как раз роют траншеи под городской водопровод. И счастлив этим. Наконец-то приведен в соответствие…
Опять включают туманную машину, и она снежит на меня холодным и белым, как снятое молоко, так густо, что мог бы в нем спрятаться, если бы меня не держали. В тумане не вижу на десять сантиметров и сквозь вой слышу только старшую сестру, как она с гиканьем ломит по коридору, сшибая с дороги больных плетеной сумкой.
Перед полуднем опять завели туманную машину, но пустили не на полную мощность – он не такой густой, кое-что вижу, если напрягусь. Когда-нибудь перестану напрягаться, сдамся окончательно, заблужусь в тумане, как случалось уже с некоторыми хрониками…
And eventually we all got to lose. Nobody can help that.
А рано или поздно каждый из нас должен проиграть. С этим ничего не поделаешь.
После этого он остепенился и посвятил себя карточным играм всех рангов.
When she posted work assignments on the bulletin board, and he read that she’d given him latrine duty, he went to her office and knocked on that window of hers and personally thanked her for the honor, and told her he’d think of her every time he swabbed out a urinal.
Когда она приколола к доске объявлений распорядок дежурств и Макмерфи прочел, что назначен в уборную, он пошел к ней на пост, постучал в окно и поблагодарил ее за эту честь, сказал, что будет думать о ней каждый раз, когда будет драить писсуар.
A face handsome and brutal and waxy like a mask, wanting nothing. I’ve seen a million faces like it.
Лицо красивое, грубое и восковое, как маска, оно ничего не хочет. Я видел миллионы таких лиц.
Я одно знаю: и так-то все не очень велики, но, похоже, каждый только тем и занят в жизни, что пригибает пониже всех остальных.
And later, hiding in the latrine from the black boys, I’d take a look at my own self in the mirror and wonder how it was possible that anybody could manage such an enormous thing as being what he was.
А после, прячась в уборной от санитаров, я глядел на себя в зеркало и удивлялся, что кому-то удается такое неслыханное дело — быть собой.
When a man showed up you didn’t want to look at his face and he didn’t want to look at yours, because it’s painful to see somebody so clear that it’s like looking inside him, but then neither did you want to look away and lose him completely. You had a choice: you could either strain and look at things that appeared in front of you in the fog, painful as it might be, or you could relax and lose yourself.
Когда перед тобой появляется человек, ты не хочешь смотреть ему в лицо, и он не хочет — очень уж больно видеть кого-то с такой ясностью, как будто смотришь ему внутрь, — но отвернуться и совсем его потерять тоже неохота. Вот и выбирай: либо напрягайся и смотри на то, что появляется из тумана, хотя смотреть больно, либо расслабься и пропади во мгле.
There’s no better way in the world to aggravate somebody who’s trying to make it hard for you than by acting like you’re not bothered.
Если кто-то хочет тебя прижать, то сильнее всего ты досадишь ему, если сделаешь вид, будто он тебя совсем не беспокоит.
- 1
- 2