— Слушаю вас, Александр Николаевич.
— Господин Ульянов, я вас понимаю. Более того, я готов служить революции, если это нужно. Но жестокость… Толпа мстит нам, это страшно. Мне говорили, что большевики принципиальные противники смертной казни.
— Жестокость. Как вы полагаете, смирятся контрреволюционные офицеры с победой революции? Старые генералы не смирились и ещё тысячи, десятки тысяч не смирятся и выступят против советской власти. Мы будем карать за эти выступления смертью и месть здесь не причём. Это чушь. Никакая власть не обходится без смертной казни, вопрос лишь в том, против кого конкретно она применяется и польза от этих смертей. Это оружие, и оно должно направляться против врагов. Это был у нас чисто теоретический диалог.
— Я хочу сказать тебе совершенно искренне, Владимир. Если помнишь, после высочайшего рескрипта о пожаловании мне чина генерала-майора, я ходил представляться императору. Он спросил: вы служите на границе? Я говорю: да Ваше величество. Он спрашивает: как там у вас с охотой? Кабанов много? Как раз за день, из Финляндии с боями прошла шайка контрабандистов, погибло много солдат. Я, конечно, не думал, что он будет спрашивать об этом, но говорить… О кабанах! Когда служат панихиды…
Петр I ускорял перенимание западничества варварской Русью, не останавливаясь перед варварскими средствами борьбы против варварства.
— Володя, но что мы можем сделать?
— А я не знаю! Поддельный паспорт, например, шведский.
— Но ты не знаешь шведского.
— Я могу изображать глухонемого шведа.
Парвус собирается устроить революцию! И один, без меня!
— Это определённо досадно! Женщинам, даже товарищам, нельзя ничего доверять! Не язык, а помело!
— Она хотела как лучше.
— Да все хотят как лучше, а получается полная ерунда.
— Как видишь, я теперь тот самый червонец из присказки — всем нравлюсь.
— А ты думаешь — брать ли? А если брать, то от кого?
— Ну в самом деле, это просто досадно! Тебе дают деньги, тебе их запихивают, суют, а ты как институтка — воротишь нос! А если разобраться — партии нужны деньги? Нужны! А революции?
Не будучи попом — проповедями с амвона не занимаюсь.
Изумительная, нечеловеческая музыка! Я каждый раз с гордостью, может даже с наивностью детской, думаю, — какие же чудеса могут делать люди… Но часто слушать не могу — на нервы действует. Хочется милые глупости говорить, гладить по головкам людей, которые, живя в грязном аду, могут создавать вот такую красоту. А сегодня гладить по головкам нельзя — руку откусят, а надобно бить по головкам, бить безжалостно! Хотя в идеале мы против всякого насилия. Задачка адски трудная.
Нет такого горя, которое не вытерпел бы русский народ.
А иной мерзавец может быть для нас полезен именно тем, что он мерзавец!
Алексей Максимович, дорогой мой Горький, необыкновенный большой человек, Вы опутаны цепями жалости.
Зайдите к Феликсу Эдмундовичу, поговорите с ним. У него необыкновенное чутьё на правду.