Перегрин Тук (Пиппин)

— Наверное, это наш конец…
— Конец? Нет, наш путь не кончается смертью. Смерть — лишь продолжение пути, начертанное всем. Серая, как дождь, завеса этого мира отдёрнется, и откроется серебристое окно. И ты увидишь…
— Что? Что, Гендальф? Что увижу?
— Белые берега и за ними — далёкие зелёные холмы под восходящим солнцем.

Это гибель. Это тень рока. Чёрный Всадник, получивший крылья.

Эгей! Бутылку я припас! А ну, хлебнём до дна!
Она согреет сердце нам, хотя и холодна!
Она прогонит грусть из глаз и силу даст рукам,
Поднимет враз и пустит в пляс, забросит к облакам!
Пусть ветер свищет злую весть и пусть грозит бедой —
Не унываю, если есть бутылка не с водой!

Чем ближе мы к опасности, тем дальше от беды.

– Пора спускаться на землю! Мы, Туки и Брендибаки, в небесах долго не выдерживаем… Вершины не про нас.
– Не про нас, – признался Мерри. – Во всяком случае, пока. Уж не про меня – это точно… Но зато мы теперь их видим, эти вершины, и чтим их, правда? Я думаю, каждый должен любить то, что ему положено по его чину, и не мучиться. Надо же с чего-то начинать, надо иметь корни – а чернозем у нас, в Шире, хороший, и глубина – в самый раз!.. Но есть вещи и глубже, и выше. Если бы их не было, никакой Старикан Гемджи не смог бы мирно копаться в своем огороде, что бы он сам про это ни думал! Хорошо, что я хоть одним глазком глянул наверх…

Правитель Города сдался раньше, чем Враг взял крепость.

Нет! Я все-таки не отчаиваюсь. Возьми Гэндальфа. Он упал в бездну, но вернулся, и теперь он с нами! Мы выстоим – пусть на одной ноге, пусть упав на колено, но выстоим!

Я его знаю всю свою коротенькую жизнь и только что проделал с ним вместе очень долгий путь – но это, я скажу, такая книга, которую читаешь сто лет, а потом выходит, что еще и второй страницы не одолел.

— Если бы я знал это раньше, — жалобно протянул Пиппин. — Я ведь понятия не имел о том, что делаю.
— Нет, понятия у тебя хватало, — возразил Гэндальф. — Ты знал, что поступаешь глупо и плохо. Но ты не послушал себя.

Гэндальф наконец сказал, что рад нас видеть.
— Где же ты был? — сунулся было я. — И где все остальные?
— Где был, там меня уже нет, — отвечал он в своей неподражаемой манере. — Кое-кого видел, об остальном потом, я спешу.

Глаза у него словно бездонные колодцы, а в колодцах – память целых тысячелетий и длинные, медленные мысли. Как будто все, что происходит здесь и сейчас, для него только искорки на поверхности, вроде как блестки солнца на листьях огромного дерева или рябь на воде очень, очень глубокого озера. Мне показалось, будто мы с Мерри нечаянно разбудили дерево, веками росшее и росшее себе из земли. Ну, не разбудили, наверное, потому что оно не совсем спало – оно, если хотите, просто жило само в себе, между кончиками своих корней и кончиками веток, между глубинами земными и небом, и вдруг проснулось – и смотрит на вас так же медленно и внимательно, как все эти бесконечные годы вглядывалось само в себя.

– Мошкарные Болота называется! Да тут больше мошкары, чем болот!
– И чем они только питаются, когда поблизости нет хоббитов?

Я не хочу сражаться. Но ждать, что битва вот-вот неминуемо начнётся, ещё хуже.

Сэм – помощник что надо, он, чтобы тебя спасти, дракону в глотку прыгнет, если не споткнется по дороге.

— Есть ли надежда, Гэндальф, для Фродо и Сэма?
— Надежда всегда была слабой. Безумная надежда…