Паскаль Киньяр. Американская оккупация

Что это за детство, если память о нём тает быстрее, чем дымок сигареты LM над засохшей тиной берегов Луары?

Когда больше нет надежды, это ад.

Открытие застало его врасплох: детство кончилось, всякая связь с ним оборвалась навек. Оказывается, время шло, а он не замечал. И теперь, в один краткий миг, волшебство разрушилось, и все вокруг стало будничным. Всё стало осознанным. Всё стало чужим. Всё стало речью. Все стало памятью. Всё подлежало переоценке. Всё куда-то отдалилось, исчезло из поля зрения.

Всё доступное быстро приедается. Сперва мы жаждем удовольствий, но, получая их регулярно и неизбежно, воротим от них нос.

Общественная жизнь превратилась в абстракцию, лишенную якоря — груза реальности, в бесконечную абстракцию, избравшую своим идеалом ярко размалеванную низость, превратившую благородство и щедрость в полуминутный рекламный ролик.

Здесь говорят впустую — ничего конкретного, ничего важного.

Я выступаю за отрешение и социальную апатию, за презрение к существующему строю.

Всё есть ненависть к жизни, всё есть смирение и сон.

Слова быстрее утрачивают смысл, чем губы, с которых они сошли, испускают последний вздох.

Души людские стали жалким набором из ярких оберток, конвертов с пластинками, комиксов, кинокадров и рекламных проспектов.

Разум в человеческой голове горит, подобно свече во мраке гипноза. Когда мы пьем, уходим с головой в музыку, глотаем книги, любим или ширяемся, мы тушим это пламя.

К кому обращена наша улыбка, когда мы невольно и глуповато улыбаемся перед объективом? К нам самим на пороге смерти.

Мне плевать, как другие самовыражались в разных там шедеврах тысячу лет назад. Я хочу самовыражаться здесь и сейчас, понял?

Весь мир — бордель, и мы живём в борделе.

Может, здесь ничего и нет. Но это ничто принадлежит мне, только мне.