Мигель Грейс. Последняя осень Флойда Джеллиса

Я ходил по комнатам и разглядывал мух, водил пальцем по пыльному экрану телевизора, убирал кошачьи лотки и валялся дураком на кровати — настолько было паршиво.

Глупо настаивать на эксгумации, если знаешь, что любовь умерла. Итого — пара мимолетных, но верных упоминаний и эпитафия от нашего садиста-амура:
«Променяв крылья на свободу, ты никогда не сможешь летать».

Я не атеист, скорее наоборот. Просто сужу по себе. Если бы Я помер, то точно бы не сидел возле родственников, что меня оплакивают.
Скорее всего, Я бы пошел в какой-нибудь пустой дом и завывал там. Все призраки примерно так и поступают.

Гениям не нужно писать стоя, чтобы доказать наличие яиц

Мне подумалось, что Я небывало старый, раз вспоминаю какие-то журналы и умиляюсь этому.

Ученые говорят, что люди хуже переносят жару, чем холод, и каждое лето я соглашаюсь с этим. Но стоит прийти зиме и хорошенько задубеть на морозе, как мое тело оспаривает предыдущее соглашение.

И вроде как вырванные листы прошлогодних календарей стелились мне под ноги.
И в моем маленьком городе с каждым шагом становилось все меньше неузнанных мест.
И сплошная абстракция, что ни делай повествующий, размывает и размывается.
Пришлось снова остановиться.
Я сказал себе: «Эй, почему так сложно идти вперед, если ты уже в самом конце?» — и, оглядевшись по сторонам, сам же себе и ответил:»Что же ты хотел… ведь так всегда».

Порой думаешь, что без тебя и мир не тот, а стоит откинуться, как кто-то непременно станет целоваться на закате с вдумчивой мулаткой или рубиться в покер, смеясь как одержимый.
Вот уж гнусность.

… но, если говорить с глазу на глаз, Художниками рождаются. Это дело в твоем мышлении; в том, как ты разглядел в стволе яблони — горгулий… как разложил ничем не приметную историю зажравшимся донаторам; смена взглядов, отрицание, ведущее к вере, — от мозга до тазобедренных костей. Это когда твои постоянные сопоставления врастают в нервный тик. И если тебе нужно лето, чтобы бежать по полю реактивным самолетом, а зимний вечер — для дневника и сигареты, мысли вслух — уже не идиотизм, а любовь — культовый брелок на твоих ключах, то ты Художник. И единственное, что тебе осталось, — научиться рисовать. Хотя это все можно опровергнуть или вовсе не читать.

Именно тогда Я и понял, что все влюблённо-брошенные ужасаются не одиночества, а приобретённого количества времени, о существовании которого никто ранее не подозревал.

Родители отдают свою дочку в балетную школу, чтобы она выросла стройной и грациозной как лань, а девочка тайком мечтает летать на аэроплане и фотографировать пигмеев. Такое может быть.
Или мальчика отдают в военную школу, чтобы он стал военным, как его отец, а он панически не любит людей, войну и идеи своих родителей. Он оканчивает школу, но не становится военным, а устраивается егерем, строит дом в лесу, селится там с собакой, жарит мясо и смотрит в окно.

У нас ничто не делилось на настоящее и вымышленное, всё было фантастически цельным, и Я был уверен, что, если жизнь — всего лишь кино, мы — самые главные его герои.

Наверное, в ваших глазах Я такой же двуличный трус, что называет друзей врагами и постоянно отбрёхивается от своих же слов. Может быть, но, спорю на передние зубы, возле вас имеются люди, с которыми вы обмываете победы, забывая на время ущербы, которые они же вам и принесли.
C’est la vie!
Приручите вашего Лиса, но не забудьте вовремя свалить на другую планету.

Жизнь — совершенство непостоянности.

И мы заулыбались. Так улыбаются не то чтобы влюблённые, а скорее «не отрицающие существование любви».