Новое издание раннего романа Евгения Водолазкина, автора бестселлеров «Лавр» и «Авиатор».
Роман Евгения Водолазкина «Лавр» о жизни средневекового целителя стал литературным событием 2013 года (премии «Большая книга» и «Ясная Поляна»), был переведен на многие языки. Следующие романы — «Авиатор» и «Брисбен» — также стали бестселлерами.
«Соловьев и Ларионов» — ранний роман Водолазкина — написан в русле его магистральной темы: столкновение времён, а в конечном счете — преодоление времени. Молодой историк Соловьев с головой окунается в другую эпоху, воссоздавая историю жизни белого генерала Ларионова, — и это вдруг удивительным образом начинает влиять на его собственную жизнь. И вот уже сквозь современную научную конференцию проступает Ялта двадцатых годов и горящий в Гражданской войне Крым…
«Этот роман — классический «historical fiction». Историк Соловьев восстанавливает в правах ту историю Крыма, которая когда-то была растоптана Красной армией. Генерал Ларионов, не покинувший Крым вместе с Врангелем, олицетворяет собой в романе тайную логику хода русской исторической реальности. И это становится ясным именно сейчас, когда есть соответствующий исторический запрос».
Елена Шубина, издатель
«Значительная и захватывающая книга… Юмор и философские размышления привлекают читателей разных уровней».
The Herald of Scotland
«В «Соловьеве и Ларионове» несомненно богатое — при этом филологическое, «тыняновское» — воображение автора, неиссякающее остроумие и талант выстраивать сложные сцены».
Лев Данилкин, «Афиша»
— В этом возрасте я вдруг осознал, что тоже умру, — говорит генерал. — Это было время первых ночных поллюций.
— Бессмертие уходит вместе с невинностью, — аптекарь вновь переводит указку с плаката Подросток на плакат Ребенок. — Дети не верят в то, что умрут.
— Значит ли это, — спрашивает генерал, — что основной причиной смерти человека является его жизнь?
Аптекарь Кологривов садится на стул и спокойно смотрит на генерала.
— Можно, ваше высокопревосходительство, сказать и так.
во всяком подобии есть свой смысл: оно открывает иное измерение, намекает на истинную перспективу, без которой взгляд непременно уперся бы в стену.
историки в большинстве своем — пессимисты, поскольку имеют дело преимущественно с покойниками. История — наука о мертвых, неожиданно заключал свое эссе русский профессор, в ней очень мало места для живых.
На случай возможного отсутствия будущего он продлевал свою жизнь многократным переживанием прошлого.
Вендетта у русских людей прекращается так же внезапно и немотивированно, как началась. Вражда глохнет в цепи малоинтересных событий, как глохнет эхо в знойном крымском сосняке, как глохнут в бурьянах могилы на отечественных кладбищах.
Ручки с обеих сторон двери соединяла плотного материала тряпка. Тряпки привязывала бабушка, чтобы двери не открывались сквозняком. Под колченогие столы подкладывала картонки. Трещины на стеклах заклеивала газетными полосками. Это была изобретательность старости. Находчивость бессилия. Общего бессилия что-либо в жизни изменить.
вместе с красными приходит новая, устроенная на иных основаниях действительность.
Жизнь человека необъяснима. Объяснима только смерть.
— Да почему же вы, мать вашу, не стреляете?!!
— Потому что смерть не способна ничему научить.
Остановившись на Дворцовой площади, Соловьев спросил себя, в какой степени является вымыслом собственно история. На главной площади империи такой вопрос казался вполне естественным.
Смысл жизни не в достижении пика. Скорее уж этот смысл в её целом.