В конструкции здания невозможно разобраться, если лишь любоваться декоративными элементами.
Ее увлечение старинной архитектурой уступало только ее увлечению Генри.
Голову даю на отсечение — маршрут стал другим. Ей-богу, это место непрестанно меняется, здание поворачивается на своем фундаменте, со скрипом приноравливается к переделкам. Словно строители-невидимки еженощно перекладывают стены, пробивают новые дверные проемы, добавляют проходы в запутанную сеть коридоров.
— А ты вообще учился?
— Да…
— На очном?
— Очном.
— А если ты на очном учился, что ж ты мне, архитектор, такую ванную сбацал, а?
— Сергей Михалыч, дизайн такой…
— Дизаааайн?!
Как известно, термин «евроремонт» никакого отношения к Европе не имеет. В Европе вообще про евроремонт никогда никто не слышал. Так что это слово исключительно наше для внутреннего потребления, которое используется на постсоветском пространстве. Термин возник в лихие девяностые, когда у советского человека открылись границы и захотелось вдохнуть свежий воздух, начать новую красивую жизнь. Желание-то появилось, а с возможностями было плохо, денег не было и на рынок хлынули самые дешёвые отделочные материалы: евровагонка, евродоски, еврочерепица. В общем, всё с приставкой — евро сразу делало любой материал элитным, желаемым и востребованным. Сегодня евроремонт — это состояние души варвара. Это желание перечеркнуть историю, выкинуть всё старое и заменить на новое. Блестящее и одноразовое. Евроремонт в масштабах страны это уничтожение памятников архитектуры, снос исторической застройки и возведение на её месте пластикового, одноразового барахла.
Над некоторыми районами Ленинск-Кузнецка время не властно — здесь дома старой сталинской малоэтажной застройки. Глазу не за что зацепиться. Эти дома создавались не для красоты. Для красоты был сталинский ампир в Москве и Ленинграде. Здесь всё говорит: «Нечего отвлекаться! Работать надо!»
Первая функция архитектуры — это радовать глаз, напоить свежим кислородом, изменить человека, вызвать у людей желание жить, вырастить их возвышенными, сделать добрее.
В былые времена, когда человек попадал в незнакомый город, он чувствовал себя одиноким и потерянным. Вокруг все было чужое: чужие дома, чужие улицы, чужая жизнь. Зато теперь совсем другое дело. Человек попадает в незнакомый город, но чувствует себя в нем, как дома. До какой нелепости доходили наши предки. Они мучились над каждым архитектурным проектом. А теперь во всех городах возводят типовой кинотеатр «Ракета», где можно посмотреть типовой художественный фильм.
По барельефам старинных зданий
читаешь фасады, как книгу живого участия
в событиях камня, и видишь, какими мы станем
после наложенного алебастра.
В здешней природе пахнущих глянцевой упаковой
пресловутых вещей — всякий выпад изящный — уже анимация.
По барельефам читаешь, как это далёко-далёко
от того, за что принято в бурю держаться.
Архитектура — это не просто какие-то стены, где можно помолиться. Архитектура — это искусство. Архитектура формирует мысли человека, она формирует эмоции человека. И от того, в каких стенах мы находимся, зависит то, какие мысли в наших головах рождаются.
У нас богачи вообще не умеют строить дома! В Подмосковье на Рублёвку если заехать, там в девяностые такое понастроили, это просто архитектурный фурункул. Такое ощущение, что они позвали архитектора и сказали: «Так, возьми все свои идеи и блевани на эти двадцать квадратных соток». И всё обнесено таким забором, который, сука, не возьмут варвары, хотя варвары, блин, за забором!
Строения под старину похожи на актеров, исполняющих роль атлантов; что бы вы ни говорили, а вызвать у меня почтения они не могут.
Здесь везде памятники архитектуры конца какого-то века. Это же Питер!
Я всегда любил рисовать. Когда я был ребенком, я рисовал пальцем по воздуху.
Слушай ты, если ты мне, Цырытелли, такой же камин сделал, как ванну, — я тебя в ванной не утопил, я тебя в камине точно сожгу.