Рахиль Баумволь

Если мешает грелка — значит, ты уже согрелся. Если мешает жена — значит, ты уже остыл.

И у старушки есть девичья фамилия.

Умный знает, как должно быть, а мудрый — как бывает.

Среди того, что можно сделать, очень много такого, чего делать нельзя.

Лесок и поле — словно на ладони.
Все, все дорожки до конца ясны.
И есть полоска там, на небосклоне,
Прибереженная ещё с весны.
На простеньком листе, сама простая,
Повисла капля, душу бередя.
Готовая замерзнуть и растаять,
Пригодная для снега и дождя.

Знаю я, как вымерзают почки,
Как морозом обжигает строчки,
Как сшибает зимний ветер с ног
В оттепель поверивший цветок.

Нет их больше! В могилу сошли…
Я стараюсь не ныть, быть мужчиною.
Годовщинами их, как щетиною,
Дни мои до бровей обросли.
Их отсутствия злой пустотой
Мои ночи насквозь изрешечены.
В мою память они все вколочены,
И в крови у меня — их настой.

Подумать только! Я на свет
В конце концов явилась!
Впервые за мильярды лет
Оказана мне милость.
И вот впервые мну траву,
И воздух пью впервые,
И вас в свидетели зову —
Вы тоже ведь — живые!

Судьбе я однажды вопрос задала,
Что сталось, что даже она не смогла
От счастья хоть крошечку мне подарить…
При том, что, в ком ловкость, сноровка и прыть,
Те счастливы досыта! — «Ешь — не хочу…»
А я… Хоть бы горстку удачи прошу.

Смеётся, хохочет судьба мне в ответ:
— Кто видел довольных судьбою? — Их нет.
Ведь те даже, те, у кого всё о-кей,
Не знают совсем об удаче своей!
— Ай, брось! Дай мне счастья — судьбе говорю
И дерзко ей прямо в глаза я смотрю.
— И ты недовольна… Не стыдно ль тебе?

Сквозь муки и грусть моё сердце растёт.
Глубокая боль его тонко шлифует.
И жду я того, что вовек не придёт…
Да жизнь и судьбу не хочу я иную.

Я жизнь на стихи разменяла, всю жизнь.
Но спроси у меня, что есть стих, что есть песня?
Не лава, что может в момент ослепить?
Иль зелье, что всех других зельев чудесней?

На земле, где всегда война,
Ночи созданы не для сна.
Ночью сердце — кровавый ком —
По дорогам бежит босиком,
По дорогам мчит колесом.
Ни вздремнуть, ни забыться сном.

Свет над родительским столом
С годами ослепительней.
Я залетевшим мотыльком
Кружу вокруг родителей.

Давно их нет, а я кружусь,
Коснусь волос украдкою,
На миг единый задержусь
Над поседевшей прядкою.

Блестят стаканы, крепок чай
И ложечки разложены.
О скатерть шлепнусь невзначай —
Родители встревожены:

«Откуда мотылек зимой,
И чье это дыхание?..
Откуда мы?! Наш век земной —
Одно воспоминание…»

Пред грозным ликом старости своей
Стою беспомощным ребенком.
И голосом, испуганным и тонким,
Молю ее: — Не бей меня, не бей!
Она глядит из зеркала, страшна,
И я руками, словно от удара,
Стараюсь заслонить лицо. Но кара
Ждет неминуемо. А в чем вина?..

Какими долгими бывали дни!
Потом пошли недолгие недели,
Но годы торопиться не хотели,
Полны событий, медлили они.
И отличался друг от друга год,
И врезывался в память месяц каждый.
Ведь ничего не повторялось дважды,
А изменялось, двигаясь вперед.
Так было расчудесно узнавать!