Михаил Рысенков

Белые дымы в кипящей зелени.
Грозовая краткая пора.
Вновь жуками майскими простреляны
Тёплые густые вечера

Все пытаюсь в городе прижиться,
Чахленьким бульварным деревцом.

Веки смыкаю — рыжий закат,
Белых грибов семейки.
Переплетаясь в листве скользят
Вдаль золотые змейки.

Время бессонниц, прозрачных дней
Непреходящих истин.
Россыпью жарких печных углей
Тлеют рябины кисти.

Листья клёнов просятся в гербарий.
В тёплом сене сливам дозревать.
Рано утром двинусь за грибами,
Чтоб с самим собой не воевать.

Полем метельным по вешкам, тропками,
В предновогоднюю глушь дремучую
Из коммунальной сбежал коробки,
Осенью долгой вконец измученный.

В сонной деревне, лесной, завьюженной,
Где куропатки в сараях прячутся.
От одолевшей вселенской стужи
Молча забился на печь горячую.

Плоский высохший ландыш из книги упал
На обшарпанный пол в коммунальной квартире.
Ты мне скажешь, чтоб нервы себе не трепал,
Но весеннего ветра стремительный шквал
В пыльный маленький мир
Наши окна впустили.

Броши звёзд над брошенной избой.
Талая усталость от работы.
Ты со мной, а может, я с тобой
С пятницы дожили до субботы.

Подожди, мечта, не уходи,
Я хочу в вечернем озаренье,
Расстегнув рубаху на груди,
Пить окно, влюблённое в сирени.

Он придёт, магический рассвет,
С чертовщиной, радостью, томленьем,
За мелканьем месяцев и лет,
За болезнью, занятостью, ленью.

Я еще не совсем бездомный.
Я ещё не совсем чужой.
Дни сгорают в закатных домнах.
Где-то там, в перелеске дрёмном, —
Гриб — оранжев, листочек — жёлт.

Белесоватого от жары.
Голого неба свет.
Мир устремляется в тартарары,
Длится тоскливый бред.
Носят по пригородам ветра
Мусорный пёстрый прах,
Да погребально звенит жара
В русских пустых полях.
Мечется в пламени: дон-дон-дон —
За хуторком — село.
Что пепелищу-то Армагеддон? —
Хоть бы не рассвело.

Мы поздние, задумчивые дети
Едва живых советских деревень.
Мы помним, как вздыхает сонно ветер,
Запутавшись в некошеной траве.
Теперь с годами все трудней поверить,
Что в захолустье, где мы все росли,
Ещё не запирались в избах двери
И не было заброшенной земли.

Огоньки укачало на тёмной воде.
Город хмурых дворцов и больных голубей
Затихает. Вот только душой молодеть
Не получится, хоть ты убей!

Знаешь, с годами еще больней:
Жизнь мимолетна, и пуст эфир,
С каждым оставшимся на войне
Умер огромный мир.

И опять — поезда, и опять не успею
Долюбить и домыслить,
Шёпот ветра дослушать.
Лишь промозглая тьма частым дождиком сеет
Средь пугливых груздей и притихших волнушек.