Вещи, которые я любил, — непрочные, хрупкие, но я этого не знал, я думал, что их нельзя уничтожить, а это не так.
Фильм расскажет о человеке, который спасает другого от броска под поезд в Гарлеме. Двое людей с разным прошлым начинают после этого общаться и обмениваться мнениями относительно того, насколько важна в принципе человеческая жизнь.
Страдания и человеческая судьба — это одно и тоже. Это синонимы.
— Нельзя быть счастливым, если вам больно.
— Почему нет?
— Это бессмысленно.
— Смысл в том, профессор, что, если в твоей жизни нет боли, как же вы распознаете счастье? В сравнении с чем?
Более темная картина всегда более правильная. Когда читаешь историю мира, читаешь сагу о кровопролитии, о жадности и глупости, значимостью которых просто невозможно пренебречь. И мы все еще мечтаем, что будущее каким-то образом станет другим. Понятия не имею, почему мы еще держимся. По всей вероятности нам уже недолго осталось.
Мой мир — это в основном лагерь принудительного труда, откуда рабочих, абсолютно невинных, забирают по жребию, по несколько за день, чтобы казнить. Я считаю, я не просто вижу его таким, я считаю, что он такой и есть. Есть ли другие точки зрения? Да. Выдержит ли хоть одна из них пристальную проверку? Нет.
Только потому, что они тебе не нравятся, не значит, что ты не такой же, как они.
Алкоголики переживают, что выпивка закончится раньше, чем они умрут.
В ходе эволюции не могут не появиться разумные существа. И только ради того, чтобы осознать единственно важное — тщетность.
Нельзя быть героем, выполняя свой долг.
(Сам собой разумеющийся поступок не делает нас героями.)
Не надо во всем, что произошло, искать какой-то смысл.
— От чего бы я там ни страдал, спиртное меня от моих страданий не избавит.
— Ммм… хорошо завернул!
— Я полагаю, что ответом на твой вопрос станет тот факт, что по законам диалектики всякое наставление отталкивается от существования некоего зла.
— Мать моя женщина!
— В смысле?
— Триста тридцать три лампадки, завернул-то как, профессор, вот бы мне так да братьям-то в уши. Слушай, чисто между нами, чё это ты такое только что сказал?
— Вернемся к тебе и ко всем этим книгам, что ты прочитал, а их значится 4000 штук?
— А может и больше…
— А эту ты не прочитавши?
— Не всю.
— А чего?
— Даже не знаю…
— А какая самая лучшая книга?
— Понятия не имею…
— Ну пораскинь ты мозгой-то!
— Много книг хороших…
— Значится твоя эта история ничем не хуже вот этой книги?
— Библии?
— Библии.
— Сложно сказать, гиббоновская — фундаментальный труд…
— Серьезная книга?
— И правдивая, не забывай?
— И правдивая, но ничем ли не хуже ли?
— Не знаю как их можно сравнивать, это же разные вещи. Как груша с яблоком…
— Ничего подобного, профессор, мы книги сравниваем. Твоя эта история упадка ничем не хуже вот этой книги или нет, скажи мне?
— Я бы сказал нет…
— Здесь вот на обложке раньше было написано, покуда не стерлось: «Величайшая книга всех времен и народов», — оно правда, как считаешь?
— Может быть…
— Вот ты хорошие книги читаешь?
— Стараюсь, да…
— А самое лучшее не прочитавши? Как так?
— Мне пора…
— Ты, правда, думаешь, что Иисус сейчас здесь с нами?
— Нет, я не думаю, что он сейчас здесь с нами, я знаю, что он сейчас здесь с нами. Не, ну ты интересный такой, а если б я у тебя спросил, мол, ты, правда, думаешь, что ты сейчас в куртке?
— Это разные вещи. Это зависит от согласия большинства. Если мы с тобой говорим, что я в куртке, а Сессил утверждает, что я в чем мать родила, что у меня зеленая кожа да ещё и хвост в придачу, то нам с тобой стоит подумать, куда бы его нам поместить так, чтобы он ничего плохого с собой не сотворил
— Кто такой Сессил?
— Никто. Вымысел. Нет никакого Сессила. Это вымышленный персонаж, я его выдумал, примера ради.
Истина в том, что видимые очертания понемногу опустели. В них больше нет никакого содержания. Это только формы… поезд, стена, мир, человек… нечто болтающееся, издавая бессмысленные звуки, в унылой пустоте, и нет никакого смысла в его жизни, в его словах.
- 1
- 2