ротный Глымов

Не надо мне предлагать сто грамм для храбрости! Дайте лучше четыреста и я пойду на подвиги!

— Мы сейчас с фрицем закурили, выпили и разошлись, как в море корабли.
— Как это выпили, разошлись?
— Вот так — закурили, выпили, разошлись.

— Так может он коммунист был?
— Если бы он коммунистом был, его бы свои давно шлепнули.

Паскудно на душе. Как будто продал я этого немца, как последний фраер. Ты у меня спроси, кого мне больше жаль: «заклятого врага» фрица или нашего особиста Харченко?

Я не храбрый, я хитрый. Все мы тут хитрые, поэтому и живы до сих пор.

Не поймешь, стало быть, помрешь коммунистом.

До смерти хочу разглядеть, да никак не получается.

— Ну, что за натура у тебя, Антип? В каждый котелок норовишь плюнуть.
— Если б не моя натура, меня бы давно уже черви доедали.

Если немец не пристукнет, от сердечного приступа помру.

— Зря, что ли, казенный спирт хлебали?
— Знали бы, не хлебали!

— Враги у меня и спереди, и сзади.
— У нас у всех так.
— У кого, у всех?
— У штрафников.

— Легче нквдшников пострелять, красноперых куда меньше, чем фрицев.
— Ты что сейчас сказал?
— А ты оглох, комбат? Не слышал? Могу повторить.
— Будем считать, что не слышал. Ты говоришь, как враг!
— А я и есть враг. Я — вор с пятнадцати лет. Стало быть, я — враг и есть.

— Буду ждать, возвращайтесь.
— Это Василий Степанович, что Бог даст. Что даст, то и поимеем.

А это видно в прошлой жизни мы шибко нагрешили, теперь искупаем. А как искупим, опять грешить начнем.

Все там, а ты тут.

Могут обидеться за товарища Сталина, которому мы по гроб жизни благодарны за счастливое детство, за нашу прекрасную юность, за неустанную заботу о нас. Человек ночи не спит, думает, как облегчить наши никудышные жизни. Сделать нас богатыми, сытыми и счастливыми. Так что, ты нас под монастырь не подводи — без тебя охотников хватает.

Отец Михаил про него сказал: «бес — он». Вот и все. И все, что от него исходит, — бесовщина.