— Так ты не сомневалась, что я к тебе приду, Мэгги?
— Я же тебе сказала. В Дрохеде ты мой. Если б ты не пришел, будь уверен, я сама бы пришла к тебе.
Ну почему, чуть только мне покажется, что я начинаю устраивать свою жизнь по-своему, каждый раз что-нибудь да случается?
Что бы про тебя ни думали другие, это все равно, все равно, все равно!
— Всё на свете имеет право родиться, даже мысль.
— Ты знаешь, о чём я, правда?
— Наверно, знаю.
— Не всё, что рождается на свет, хорошо, Мэгги.
— Да. Но уж если оно родилось, значит, так было суждено.
Неужели все мужчины такие — любят что-то неодушевленное сильней, чем способны полюбить живую женщину? Нет, конечно, не все. Наверно, таковы только сложные, неподатливые натуры, у кого внутри сомнения и разброд, умствования и расчеты. Но есть же люди попроще, способные полюбить женщину больше всего на свете.
— … Если нет веры — нет ничего.
— Весьма непрочная основа.
Мужчины… Они почему-то уверены, что нуждаться в женщине — слабость. Я не про то, чтобы спать с женщиной, я о том, когда женщина по-настоящему нужна.
Ни одной женщине на свете не одолеть бога. Ведь он мужчина.
Птица с шипом терновника в груди повинуется непреложному закону природы; она сама не ведает, что за сила заставляет её кинуться на остриё и умереть с песней. В тот миг, когда шип пронзает её сердце, она не думает о близкой смерти, она просто поёт, поёт до тех пор, пока не иссякнет голос и не оборвётся дыхание. Но мы, когда бросаемся грудью на тернии, — мы знаем. Мы понимаем. И всё равно грудью на тернии. Так будет всегда.
Когда боль немножко притупится, и воспоминания утешают.
Память неосязаема, как ни старайся, подлинное ощущение не вернёшь, остаётся лишь призрак, тень, грустное тающее облако.
Бог дал, Бог и взял. Прах в еси и в прах возвращаешься. Жизнь для нас, недостойных. Жадный Бог берёт себе лучших, предоставляя этот мир нам, чтобы мы здесь пропадали.
И она всё твердила себе: всё пройдёт, время исцеляет раны, — но не верила в это.
Я сама так устроила свою судьбу, мне некого винить. И ни о единой минуте не жалею.
Она соскользнула с кресла, прильнула к Ральфу, головой к мокрой, хоть выжми, рубашке, и закрыла глаза; наперекор боли и горю она была счастлива, — пусть бы эта минута длилась вечно! Он приехал, все-таки есть у нее власть над ним, все-таки она победила.
- 1
- 2