На мгновение не осталось ни зловредной Селесты, ни Аспена, подстерегающего за каждым углом, ни повстанцев, рвущихся во дворец. Не осталось вообще ничего, кроме чистых нот. Они лились из-под смычка и нанизывались одна на другую, как будто боялись потеряться. И все же их относило все дальше друг от друга, и чем дольше звучала музыка, тем отчетливей я понимала: подарок, предназначавшийся для Крисс, стал подарком для меня самой.
Может, я и Пятерка, но все же кое на что годна.
— Ваше высочество, я не уверена, что я тот человек, с которым стоит об этом разговаривать. Я ведь ни на что не влияю.
Николетта взяла меня за руки:
— Но вы могли бы.
Высокие, с золотистой кожей, итальянки были прекрасны и походили на статуэтки. К тому же они оказались еще и невероятно живыми. Такое впечатление, что в сердце у каждой находилось по маленькому солнышку, освещавшему все вокруг.
Будучи принцессой, Николетта, пожалуй, оказалась самой высокой гостьей среди присутствующих в зале, и по выражению лица Криcс я поняла: ей досадно, что она сама не сообразила пригласить итальянку.
— С меня хватит. Я по горло сыта Отбором, я по горло сыта всем этим враньём, и я по горло сыта тобой. Господи, как я могла быть такой дурой? Я уезжаю.
— Никуда ты не уезжаешь, — отрезал он. — Ты уедешь тогда, когда я скажу. Ты просто сейчас расстроена.
— Попытайся в моё отсутствие не влипать ни в какие неприятности, ладно? — шутливым тоном произнёс он.
С Крисс он не шутил. Интересно, это имело какое-то значение? Я вскинула правую руку:
— Даю слово быть паинькой.
— Отлично. Одной головной болью меньше.
— Я чувствую себя полной дурой.
— Никакая ты не дура.
— А вот и дура.
— Мер, скажи, ты считаешь меня умным?
— Разумеется.
— Это потому, что я такой и есть. И я слишком умён, чтобы влюбиться в дуру. Так что заканчивай говорить глупости.
— Я бы предпочла быть выпоротой, а не мёртвой.
— Я тебя умоляю, ты ведь Двойка. Ты молилась бы о смерти.
— Что он имел в виду, когда сказал, что не ожидал от нас иного? — шёпотом осведомилась мама. — Это потому, что ты накричала на него при первой встрече? Ты ведь больше себя так не вела?
Я вздохнула:
— Вообще-то, мама, мы с Максоном нередко спорим.
— Что?! — ахнула она. — Чтобы не смела больше этого делать!
— Ах да, а ещё я как-то раз ударила его коленом в пах.
Максон, я говорю не о дворце. Меня не волнует ни одежда, ни постель, ни даже, поверишь ты в это или нет, еда. Я не хочу уезжать от тебя.
— Максон, я здесь потому что…
— Потому что…
Я взглянула на Максона, на его полное обожания лицо, светящееся надеждой. Давай, Америка. Скажи ему.
— Хочешь прочитать всё остальное? — Максон кивнул на дневник.
— Конечно, хочу! Но я не могу остаться здесь, мне нужно закончить с этими дурацкими отчётами. А тебе пора возвращаться к работе.
— Верно. А как тебе такое предложение: можешь взять его на несколько дней.
— А разве это разрешено?
— Нет, — улыбнулся он.
— Ну да, смеётся он действительно чудно.
— Если тебе нравится наслаждаться звуком приступа астмы под ухом каждый раз, когда ты шутишь, то конечно.
— Они, наверное, только и ждут, как бы на тебя наброситься.
— А ты — нет, поэтому без колебаний заехала коленом мне в пах?
— Я попала в бедро!
Мой план заключается в том, чтобы наслаждаться едой, пока вы не турнёте меня отсюда.