[Свободы слова] нет и быть не может, ибо каждый считает свободой свое право говорить то, что хочется, и не слышать того, с чем не согласен. Отсутствие одного из этих прав воспринимается как цензура.
Новый роман Юрия Полякова «Любовь в эпоху перемен» оправдывает свое название. Это тонкое повествование о сложных отношениях главного героя Гены Скорятина, редактора еженедельника «Мир и мы», с тремя главными женщинами его жизни. И в то же время это первая в отечественной литературе попытка разобраться в эпохе Перестройки, жестко рассеять мифы, понять ее тайные пружины, светлые и темные стороны. Впрочем, и о современной России автор пишет в суровых традициях критического реализма. Как всегда читателя ждут острый сюжет, яркие характеры, язвительная сатира, острые словечки, неожиданные сравнения, смелые эротические метафоры… Одним словом, все то, за что настоящие ценители словесности так любят прозу Юрия Полякова.
Автор:
… бывают дни сердечной отваги, когда жизнь подвластна желаниям, а судьба кажется пластилином, из которого можно вылепить всё, что захочешь. В молодости такие дни не редкость, с возрастом их становится всё меньше, а старость — это когда понимаешь: жизнь уже не может измениться, она может только закончиться.
Если хочешь вернуться, уйди раньше, чем надоешь.
… Дети делятся на две разновидности: первые, высунув язык, возводят в песочнице домики, а вторые норовят, улучив момент, разрушить. Одни потом на руинах плачут от горя, а другие хохочут от восторга. Есть еще и третьи: сосут палец и млеют от своего мудрого невмешательства.
Есть слова, меняющие, даже ломающие жизнь. Сказал — и назад не вернешь.
Они накрылись вязаной кофтой и сидели, вжавшись друг в друга, как сиамские близнецы, сросшиеся сердцами.
Не надо глумиться над бывшей святыней. Люди совсем отучатся верить.
— Но это же правда!
— Да нет никакой правды! Правда — это то, от чего жить хочется. А когда от правды впору удавиться, это не правда…
Женщина должна нравиться многим. Тогда она может выбрать.
Невероятно, как много зависит от правильно сказанного и правильно понятого слова!
Но бесился он не из-за воровства, которое стало в Отечестве чем-то вроде обмена веществ в организме. Казалось, перестань люди воровать, брать взятки, откатывать — всё сразу остановится, замрёт: заводы не будут дымить, поезда стучать по рельсам, самолеты не смогут взлетать и садиться, банки торговать деньгами, а танки вращать башнями, целясь во врага. Казалось, без воровства исчезнет смысл существования, ибо на честные деньги жить неинтересно и утомительно.
Однако выведя женщину из сумрака спальни, можно её не узнать. Ошибиться нельзя: старость надо встретить с удобной, нежной, надёжной подругой.
Теперь никому ничего не надо, кроме денег, теперь, блин, демократия: не нравится власть — не выбирай. Она сама себя выберет. На то и урны. Поэтому пресса почти разнадобилась — держат так, для приличия, чтобы на переговорах западные умники не доставали.
Память о том, что сам он по молодости поучаствовал в сотворении нынешнего несуразного мира, жила в его душе подобно давнему постыдному, но незабываемо яркому блуду. Скорятин вместе с Мариной, семилетним Борькой и трехлетней Викой стоял в 1991-м в живом кольце, заслоняя Белый дом, прижимая к груди бутылку с вонючим «коктейлем Молотова» и готовясь к подвигу, но танки не приехали.
Власть напоминала тяжелого и подозрительного больного. Чтобы убедить его в необходимости укола, приходилось хитрить, заходить с разных сторон, даже порой соглашаться, будто он совершенно здоров, а потом, улучив момент, — воткнуть шприц. Обманутый хроник вопит, но уже поздно, поздно: струйка правды расточилась по гнилой крови.