Когда дома близкие спросили меня, какое впечатление произвел на меня Толстой, я ответил откровенно:
— Если бы я случайно познакомился с ним и не знал, что это — Лев Толстой, я бы сказал: туповатый и скучноватый толстовец, непоследовательный и противоречивый; заговори с ним хотя бы об астрономии или о разведении помидоров, он все сейчас же сведет к нравственному усовершенствованию, к любви, которую он слишком затрепал непрерывным об ней говореньем.
Жизнь проделывает над человеком свои опыты и, глумясь, предъявляет на наше изучение получившиеся результаты.
Нет таких самых неестественных движений и положений, в которых бы жизнь не заставляла людей проводить всё их время; нет таких ядов, которыми она не заставляла их дышать; нет таких жизненных условий, в которых бы она не заставляла их жить.
Полная неизбежность всегда несет в себе нечто примиряющее с собою.
Стыдно и тоскливо смотреть в глаза больному, которому я был не в силах помочь.
Этому я могу помочь, этому нет; а все они идут ко мне, все одинаково вправе ждать от меня спасения. И так становятся понятными те вопли отчаянной тоски и падения веры в своё дело, которыми полны интимные письма сильнейших представителей науки. И чем кто из них сильнее, тем ярче осужден чувствовать своё бессилие.
Там, где человек не видит угрозы своей выгоде, он легко может быть и честным, и гуманным.
Буквально каждый шаг вперед в их науке запятнан преступлением.
Существование медицинской школы — школы гуманнейшей из всех наук — немыслимо без попрания самой элементарной гуманности.
Мы так боимся во всём правды, так мало сознаем её необходимость, что стоит открыть хоть маленький её уголок, и люди начинают чувствовать себя неловко.
Медицина есть наука о лечении людей. Так оно выходило по книгам, так выходило и по тому, что мы видели в университетских клиниках. Но в жизни оказывалось, что медицина есть наука о лечении одних лишь богатых и свободных людей. По отношению ко всем остальным она являлась лишь теоретическою наукою о том, как можно было бы вылечить их, если бы они были богаты и свободны; а то, что за отсутствием последнего приходилось им предлагать на деле, было не чем иным, как самым бесстыдным поруганием медицины.
Мы в своей беготне и суетливости нетерпеливо сокращаем жизнь, и возможность насладится ею.
На земле мне всего дороже жизнь и сегодняшний день. Мечты, цели и идеи питаются нашей кровью.
Тернистый путь к мечте отравил и обессилил наши смиренные молитвы.
Над нами, не видимым туманом сгущается чёрная, угрюмая злоба. Сгущается, растёт и напрягается. И под её гнётом нельзя жить.
Верю, что небо над нашими головами просветлеет. Голубые лучи скользнут по туманам, и широким светом зальют небесные равнины. По небу разольются лучи. Трепет небывалой радости пробежит по земле и в нас.
- 1
- 2