Торнтон Уайлдер. Мартовские иды

Вселенная не подозревает, что мы существуем.

Одинаково низко, попав в беду, обвинять жизнь в мерзости и, будучи счастливым, объявлять её прекрасной.

Безумие рода человеческого проявляется и в том, что нам всегда хочется превратить исключение в правило.

Исключение привлекает нас потому, что каждый считает себя существом исключительным и предназначенным для исключительного.

Каждая жена хочет, чтобы ее пещера была просторней и лучше, чем у соперницы.

Раба держат в двойном рабстве — и его цепи, и взгляды, твердящие ему — ты раб.

Есть только один способ утвердиться в чем-либо: совершить рискованный поступок в согласии со своими убеждениями.

Ты клялась, что любишь меня и смеясь, предупреждала, что не будешь любить меня вечно.
Я не слышал тебя. Ты говорила на непонятном мне языке. Я никогда, никогда не смогу представить себе любовь, которая предвидит свою кончину. Любовь сама по себе — вечность. Любовь в каждом своём мгновении — на все времена. Это единственный проблеск вечности, который нам позволено увидеть.

… без поэзии мужчина пойдёт на войну, девушка — замуж, жена станет матерью, люди похоронят своих мертвецов и умрут сами; однако, опьянённые стихами, все они устремятся к своему делу с неоправданными надеждами.

Жизнь не имеет другого смысла, кроме того, какой мы ей придаём. Она не поддерживает человека и не унижает его. Мы не можем избежать ни душевных мук, ни радости, но сами по себе эти состояния нам ничего не говорят; и наш ад, и наш рай дожидаются того, чтобы мы вложили в них свой смысл.

Я уже не способен на живое сострадание при встрече с кем-нибудь из бесчисленных людей, влачащих загубленную жизнь. И ещё менее стараюсь их оправдать, когда вижу, как легко они находят себе оправдание сами, когда наблюдаю, как высоко они вознесены в собственном мнении, прощены и оправданы самими собой и яростно обвиняют загадочную судьбу, которая якобы их обездолила и чьей невинной жертвой они себя представляют.

Я получил в наследство это бремя суеверий и предрассудков. Я правлю несчётным числом людей, но должен признать, что мной правят птицы и раскаты грома.

Вера в знамения отнимает у людей духовную энергию. Она вселяет в наших римлян — от подметальщиков улиц до консулов — смутное чувство уверенности там, где уверенности быть не должно, и в то же время навязчивый страх, который не порождает поступков и не пробуждает изобретательности, а парализует волю.

Политик — это человек, который притворяется, будто так же жаждет почёта, как и все остальные, но успешно притворяться он может, только если в душе свободен от этой жажды.

Первый и последний учитель жизни — это сама жизнь, и надо отдавать себя этой жизни безбоязненно и безраздельно.