Многие люди не в силах понять, как можно получать удовольствие от одиночества. Они считают, что в нем есть нечто постыдное и мучительное. Но я убежден, что некоторые люди просто созданы для одинокого существования. К примеру, моя жизнь протекала таким образом, что одиночество мне было необходимо, как воздух; я обожал его, купался в нем, словно в источнике, вода которого давала силы и утешение. Думаю, одинокая жизнь накладывает свой отпечаток на видение мира, на угол зрения.
Подчас одиночка видит мир особенно острым и чистым взглядом, словно бы сам стоит по ту сторону смерти и времени. Это взгляд постороннего, взгляд путешественника; иногда мне кажется, будто он придает существованию такую необыкновенную красоту, что повод для радости, которым довольствуются обычные люди, не в состоянии с этим сравниться.
Подчас одиночка видит мир особенно острым и чистым взглядом, словно бы сам стоит по ту сторону смерти и времени.
Единственное, что с уверенностью можно сказать о смерти: когда умираем, наши тела гниют, мы разлагаемся. Мы сгниваем и окончательно исчезаем из этой жизни. Это факт.
Звериные детёныши с самого своего рождения такие милые и смешные. А человеческие так долго остаются беспомощными уродцами!
Думаю, перед каждым человеком рано или поздно встают вопросы: что он может в себе изменить, что он готов принять.
Мне бы так хотелось, чтобы вы меня поняли. Я больше не могу утверждать, что сам себя понимаю. Я ношу в себе нечто в высшей степени странное — возможно, злое, но также (или я сам себе это внушаю, чтобы окончательно не сломаться) загадочное и по-своему прекрасное. Когда мы пытались поговорить, вы спросили меня, не думаю ли я, что вы хотите мне зла.
Нет, я не могу в такое поверить, даже если я разложу себя перед вами по косточкам.
Но возможно, я боюсь, что вы разгадаете во мне то, что я считаю загадочным, и сочтете это всего лишь убогим, а может, и просто отвратительным. Ведь я сам не понимаю, что это такое. Знаю только, что оно темное.
Я слушаю «Kindertotenlieder»[*] Густава Малера, которые всегда успокаивают меня и приближают к осознанию «вечности», погружая в состояние, которое я называю «красота скорби» или «примирение». Естественно, это иллюзия — человек не в состоянии примириться с глубокой скорбью. Собственно говоря, чрезмерное увлечение музыкой, безусловно, никакой пользы не приносит, ведь прекрасная музыка рождает в нас ощущение, будто на свете существуют «вечные ценности», «совершенство», а может быть, даже «вопрос, который суть ответ». Слушая музыку, мы преисполняемся чувства, что нет на земле такой скорби, которую нельзя было бы вынести, нет той тоски, что была бы нам не по силам, и нет страдания, которое пережить невозможно.
Искусство — и в особенности музыка — создает у нас ощущение, что жизнь по своей природе есть нечто бесконечно увлекательное и приятное, если не сказать прекрасное.
Быть может, эта беспредельная потребность в «искусстве» есть вовсе не доказательство «прекраснодушия», она, скорее, указывает на нехватку, зияющую дыру, вопиющие недостатки в душе?
Я всегда боготворил тишину и спокойствие, словно никогда не мог в полной мере насытиться ими, словно меня никогда надолго не оставляли в покое.
Если человек чему-то и учится с годами, так это тому, что обычно все получается не так, как он предполагал, не надо строить догадки.
Иногда в городе я встречаю женщин, очень похожих на Эви-Мари, и тогда тело мое сотрясается, воспоминания оживают и снова обретают «реальность», снова принадлежат мне. Но тотчас же вновь ускользают из фокуса, словно мое сознание не в силах на них сосредоточиться.
Думаю, человеческая психика устроена таким образом, что самые тяжелые впечатления забиваются в какой-нибудь дальний уголок, а жизнь идет дальше.
Лишь иногда воспоминания встают передо мной четко и ясно, и я не могу убежать от них, не могу поменять перспективу. Тогда я не знаю, куда деваться.
Воспоминания… Можно ли им доверять? Если дело обстояло именно так, а не иначе, а вам очень надо, чтобы все было совсем по-другому, меняется даже сама картина, хранившаяся в голове, и вы убеждаетесь в том, что все именно так, как вам хочется.
И наоборот. Если у человека есть сильное подозрение, что случившееся было гораздо неприятнее, чем ему представляется, эти картинки могут исказиться и стать почти невыносимо ужасными.
Короче говоря, если человек может воспринимать себя как «хорошего» или «нормального», то и воспоминания его выглядят как подобает, а если человек считает себя злым, то и воспоминания становятся неприглядными?
Не знаю, понимаете ли вы, о чем я говорю. Но мне по-настоящему хотелось бы узнать больше вот о чем: хранятся ли у нас в памяти воспоминания или лишь представления об этих воспоминаниях?
Человеческая жизнь гораздо мучительнее, чем принято думать.
… Именно в те моменты, когда тебе меньше всего этого хочется, надо «засучить рукава» и пересилить себя, тогда ты станешь сильнее.
Задумывались ли вы — человек, который знает, что такое норма, — о «возможной гибели планеты Земля»? Как-то раз в парке Элла нашла цветок, который она посчитала «мутантом», и тут же разразилась тирадой о том, как мы опустошаем запасы природы.
Мое отношение к этой теме то и дело кардинально меняется. Порой испытываю грусть оттого, что природные ресурсы иссякают, но часто — особенно в последние годы — я задумываюсь, действительно ли это настолько печально, что «наша цивилизация» вымрет?
Возможно, это покажется странным, но при всем своем интересе к истории, искусству и, скажем так, «гуманизму» (и даже к политике — в прежние времена, хотя этот интерес все больше сменялся своего рода смирением перед кафкианским мироустройством) я испытываю парадоксальное равнодушие, почти облегчение при мысли о «гибели цивилизации».
Я объяснил Элле, что вовсе не обязательно так горько сожалеть об этой гибели, ведь многие крупные цивилизации потерпели крушение, многие виды животных уже отжили свой век.
Даже если «нам» удастся погубить большую часть Земли, прежде чем «мы» сами любезно окончательно вымрем, наверняка останутся другие формы жизни, которые будут процветать на «опустошенной» планете. Например, тараканы, они потрясающе стойкие и запросто умеют подстраиваться под обстоятельства, вот для кого рай наступит. В нашей гигантской Вселенной часто случается так, что биосферы разрушаются и жизнь начинает развиваться где-то в другом месте, — просто надо смотреть на вещи в более широкой перспективе.
Итак, я солгал, и я глубоко презираю себя за это. Еще ребенком я испытывал панический ужас перед враньем. Ложь казалась мне своего рода болезнью, у меня было смутное чувство, что от нее внутри у человека начинается «гниение», происходит нечто ужасное, люди заболевает раком, гангреной.
За моим окном на дереве сидит птица, ее силуэт отчетливо виден среди обледенелых ветвей, мне кажется, будто она смотрит на меня. У меня часто возникает чувство, будто звери хотят что-то сказать мне своим взглядом, они хотят передать мне послание, которого мне не понять, послание из страны, в которую мне так хочется попасть, что от желания сводит скулы.