Когда жизнь дает трещину, крутые отправляются бухать.
— Но я хочу узнать тебя,— говорю я.— Хочу узнать, кто ты есть.
Он морщится, поворачивается ко мне и произносит, вначале повышая голос, а затем смягчая его:
— Никто никогда никого не узнаёт. Нам просто приходится мириться друг с другом. Ты никогда меня не узнаешь.
— Я ловлю себя на мысли, что говорю с тобой, когда тебя нет. Просто разговариваю. Веду беседы.
На самом деле — ничего подобного, но мне просто кажется, что именно это и надо сказать, кроме того, он несравнимо симпатичнее Джеральда.
— Лучше б ты не втирал мне такую фигню,— говорит он.— Как-то это мерзко. Сбивает с толку.
… дети, которые умирают в колыбели, – самые умные, потому что интуитивно чувствуют, какая жизнь ужасная штука, и делают свой выбор.
Будто жизнь есть орфографическая ошибка: мы постоянно пишем и переписываем друг с друга.
Моя идея ада – быть запертой в комнате вдалеке от тебя, но быть в состоянии видеть тебя и вдыхать тебя.
– Надо же, какое совпадение, – говорит Лорен. – Утром я видела, как две собаки занимались любовью у меня перед общагой. Это было очень странно, но определённо поэтично с точки зрения эротической образности.
В конце концов мне находится что сказать.
– Лорен, собаки не занимаются любовью, – говорю я ей. – Они ***утся.
– Ну, оральный секс их точно не смущает, – смеется Мона.
– Собаки не занимаются любовью? – спрашивает меня Стамп с изумлением. – Я бы пораздумал над этим, будь я на твоём месте.
– Я ловлю себя на мысли, что говорю с тобой, когда тебя нет. Просто разговариваю. Веду беседы.
На самом деле – ничего подобного, но мне просто кажется, что именно это и надо сказать, кроме того, он несравнимо симпатичнее Джеральда.
– Лучше б ты не втирал мне такую ***ню, – говорит он. – Как-то это мерзко. Сбивает с толку.
– Она мне сильно нравилась.
Тим молчит, но потом спрашивает:
– Тогда почему же ты не заплатил?
Он не смотрит на меня. Тут я заржал.
– Она мне, конечно, нравилась, но не настолько, – говорю я и сажусь в машину.
Какого цвета твои глаза — вопрос, ведь фотографии, которые я снял, все черно-белые.
Я существовал в сонной прострации, но она была полна жизни и довольства.
Кто может улыбкой заставить мир вертеться? Кто может взять никчемный день и сделать его стоящим? Так это же ты… Ты демонстрируешь это каждым мимолетным взглядом, каждым движением. Любовь вездесуща, притворяться ни к чему. Ты можешь получить все, что захочешь. Так возьми же…
Я оглядываю комнату. Вещи вокруг наводят на меня тоску. Они как будто демонстрируют мое жалкое существование: пишущая машинка — ленты нету; мольберт — нет холста; книжная полка — без книжек.
- 1
- 2