Мы сами — фантастический нарост, скопище больных душ в здоровом мире. За нами нет никакой безопасной повседневной жизни, нет нормальности, в которую можно вернуться, и единственный выход — впереди.
Раньше мне приходилось изо всех сил заставлять себя не думать о матери; теперь это было поразительно легко. Словно я переступила невидимую черту, и открытая рана зажила. Остался след, зарубцевавшаяся ткань, как у людей, которым восстанавливают изуродованное лицо после аварии и несчастного случая, и они могут потрогать шрам, не испытывая обжигающей боли.
— Я вижу вы с папой ударились в благотворительность?
— И она принесет ему богатство.
— По меньшей мере — сто миллионов.
— Лет за решеткой, если не прекратим этот бред!
— Чепуха! Какой дурак попадется в твою ловушку?
— А может это будет Белль Дюк?
— Белль Дюк?
— Ага.
— Тебе взбрело в голову обмануть эту хищницу?
— Обманывал и раньше.
— Обманывал, верно.
— Верно, обманывал и раньше. А потом оказался за решеткой, верно?
— Верно.
Кaк глупеют люди от почтенной жизни!
Если мне нечего бояться их, то и нечему учиться у них.
Сколько людей, утверждавших что-либо, обязаны своей силой тому, что, по счастью, их не поняли с полуслова!
— Не надо молиться за меня, Марселина.
— Почему? — спросила она, немного смутившись.
— Я не люблю покровительства.
— Ты отвергаешь Божью помощь?
— После Он имел бы право на мою благодарность. Это создает обязательства, а я их не хочу.
Это чаепитие — точно прореха в плотной ткани обычая, которая ненадолго обнажила канву бытия и которую мы залатаем с таким же удовольствием, с каким проделали; точно магические скобки, выносящие сердце из грудной клетки в самую душу; точно крохотное, но животворящее семя вечности, проникшее во время. Во внешнем мире то шум и рев, то сон и тишь, бушуют войны, суетятся и умирают люди, одни нации гибнут, другие приходят им на смену, чтобы в свой черед тоже сгинуть, а посреди этой оглушительной круговерти, этих взрывов и всплесков, на фоне вселенского движения, воспламенения, крушения и возрождения бьется жилка человеческой жизни.
Так выпьем же чашечку чая.
Язык великолепен, благороден — ничего лучше, наверное, человеческое тело не в силах совершить, но нельзя превратить закат в цепочку похрюкиваний, ничего не потеряв.