Я побежал в кладовку, спас сёмгу. Я побежал в кухню, спас халат.
– Слушаю, мессир, – сказал кот, – если вы находите, что нет размаха, и я немедленно начну придерживаться того же мнения.
— Каким отделением выдан документ? — спросил кот, всматриваясь в страницу. Ответа не последовало.
— Четыреста двенадцатым, − сам себе сказал кот, водя лапой по паспорту, который он держал кверху ногами, − ну да, конечно! Мне это отделение известно! Там кому попало выдают паспорта! А я б, например, не выдал такому, как вы! Глянул бы только раз в лицо и моментально отказал бы!
Ваше присутствие на похоронах отменяется.
Я не могу стрелять, когда под руку говорят!
У меня скорее лапы отсохнут, чем я прикоснусь к чужому.
Теперь главная линия этого опуса ясна мне насквозь.
Не постигаю! Сидели мирно, совершенно тихо, закусывали…
— Что ты делаешь? — страдальчески прокричал мастер, — Марго, не позорь себя!
— Протестую, это не позор.
Разрешите мне, мэтр, свистнуть перед скачкой на прощанье.
Что рубить дрова, я хотел бы служить кондуктором в трамвае, а уж хуже этой работы нет ничего на свете.
— Опять началась какая-то чушь — заметил Воланд.
— Слушаю и продолжаю — ответил кот.
Единственное, что может спасти смертельно раненого кота, — это глоток бензина.
— Ты еще винограду сверху положи, — тихо сказала Гелла, пихнув в бок кота.
— Попрошу меня не учить, — ответил Бегемот, — сиживал за столом, не беспокойтесь, сиживал!
— Вы не Достоевский, — сказала гражданка, сбиваемая с толку Коровьевым.
— Ну, почем знать, почем знать, — ответил тот.
— Достоевский умер, — сказала гражданка, но как-то не очень уверенно.
— Протестую, — горячо воскликнул Бегемот. — Достоевский бессмертен!