Обнажены были бледные мечи, но я не узнал, так же ли они оказались остры, как прежде, поскольку, кроме страха, Мертвым не потребовалось никакого оружия.
Что бы потом с нами ни случилось, это был великий день и великий час!
– Боюсь, теперь он нанесет удар быстрее, чем замышлял!
– Кто торопится, часто бьет мимо.
– Может быть, здешние люди поступают мудро, помалкивая об этих пещерах: наверное, одного трудолюбивого гномьего семейства с молотками в руках хватило бы, чтобы напортить столько, что потом никаким гномам не поправить!
– Ты не прав, – возразил Гимли. – Сердце гнома не может остаться равнодушным к такой красоте. Дети Дьюрина не стали бы добывать тут каменья. Даже золото и алмазы нас не соблазнили бы. Разве ты срубил бы на дрова цветущую весеннюю рощу?
– Люди – странные существа, Леголас! Они владеют чудом из чудес, какого нет на всем Севере, и как они его называют? „Пещеры“! Пещеры, которые в дни войны служат им убежищем, а в дни мира – хранилищем зерна! Дорогой Леголас, известно ли тебе, что подземные чертоги Хельмовой Пади обширны и прекрасны? Да если бы гномы о них прознали, они бы потянулись сюда бесконечной чередой, чтобы только взглянуть на них, да, да, и платили бы за это чистым золотом!
– Лично я не пожалею золота, только бы меня избавили от лицезрения твоих пещер, – сказал Леголас, – а если бы я ненароком забрел туда, то дал бы вдвое, только чтобы меня выпустили на волю!
– Ладно, ладно, некогда ломать голову над загадками, – торопил Гимли. – Идемте, перенесем Боромира к Реке!
– Когда-нибудь разгадывать загадки придется, если мы хотим выбрать верную дорогу, – возразил Арагорн.
– А есть ли она, эта верная дорога? – усомнился гном.
– Ничто не затмит в моих очах красоты эльфийской Владычицы, – сказал он Леголасу, сидевшему с ним в одной лодке. – Отныне я смогу называть прекрасным только то, что исходит от нее. – Он приложил ладонь к груди и воскликнул: – Зачем я только пустился в этот Поход? Скажи, Леголас! Что мог я знать о главной опасности, подстерегавшей меня на пути? Прав был Элронд: нам не дано было предугадать, что нам повстречается. Я боялся тьмы, боялся пытки, и этот страх не остановил меня – а оказалось, что опаснее всего свет и радость. Если бы я о том ведал, я никогда не отважился бы покинуть Ривенделл. Прощание с нею нанесло мне такую рану, что куда там Черному Властелину, даже если бы я прямо сегодня попал к нему в руки!
– Только вероломный говорит «прощай», завидев тьму впереди, – проронил Гимли.
– Может быть, – сказал Элронд. – Но пусть не клянется выстоять во тьме тот, кто еще никогда не видел ночи!
– Слово обета может укрепить колеблющегося, – не согласился Гимли.
– Или сломить его, – молвил Элронд.
— Не думал, что умру, сражаясь бок о бок с эльфом.
— А как насчет бок о бок с другом?
— На это я согласен.
Благодарю тебя. Слова твои, без сомнения, истинны. Но увы – они не согревают сердца. Не память нужна ему. Память лишь зеркало ушедшей жизни, пусть чистое, как Келед-зарам, но всё же зеркало. Во всяком случае, так думают гномы. Для эльфов прошлое вечно продолжается, и память у них — как живая жизнь; а мы вспоминаем о том, что ушло, и наша память подернута холодком…
Говорящие деревья? О чем деревьям разговаривать? Разве что о том, как белки гадят.
Верная смерть. Никаких шансов на успех. Так чего же мы ждём?!