Мириться лучше со знакомым злом,
Чем бегством к незнакомому стремиться!
And makes us rather bear those ills we have,
Than fly to others that we know not of?
Мириться лучше со знакомым злом,
Чем бегством к незнакомому стремиться!
And makes us rather bear those ills we have,
Than fly to others that we know not of?
Век вывихнут. О злобный жребий мой!
Век вправить должен я своей рукой.
Порвалась цепь времен; О, проклят жребий мой!
Зачем родился я на подвиг роковой?
Нужно быть выше суеверий.
Если чему-то суждено случиться сейчас,
значит, этого не придется дожидаться.
Если не сейчас, всё равно этого не избежать.
Самое главное — всегда быть наготове.
Раз никто не знает своего смертного часа,
отчего не собраться заблаговременно?
Каким ничтожным, плоским и тупым
Мне кажется весь свет в своих стремленьях!
Какая грязь! И всё осквернено, как в цветнике,
Поросшем сплошь бурьяном…
Как это всё могло произойти?
Блажен, в ком кровь и ум такого же состава, он не рожден под пальцами судьбы, чтоб петь, что та захочет.
Так всех нас в трусов превращает мысль,
И вянет, как цветок, решимость наша
В бесплодье умственного тупика,
Так погибают замыслы с размахом,
В начале обещавшие успех,
От долгих отлагательств.
Он, как и многие, того же разбора, в которых влюблен пустой век, поймали только наружность разговора, род шипучего газа, вылетающего посреди глупейших суждений, а коснись их для опыта — и пузыри исчезли.
Скажи, на что готов ты? Плакать? Драться?
Постить? Терзать себя? Пить острый яд?
Я то же сделаю. Ты выть пришел?
Ты мне назло спрыгнул в ее могилу?
Ты хочешь с ней зарытым быть? Я тоже.
Ты говоришь о высях гор? Так пусть же
На нас навалят миллион холмов.
Чтоб их глава страны огня коснулась
И Осса перед ним была б песчинкой!
Бедный Йорик! Я знал его, Горацио: это был человек с бесконечным юмором и дивною фантазиею. Тысячу раз носил он меня на плечах, а теперь… Как отталкивают мое воображение эти останки! Мне почти дурно. Тут были уста — я целовал их так часто. Где теперь твои шутки, твои ужимки? Где песни, молнии острот, от которых все пирующие хохотали до упаду? Кто сострит теперь над твоею же костяной улыбкой? Все пропало.
Само по себе ничто ни дурно, ни хорошо; мысль делает его тем или другим.