Смерти все равно, кого забирать – старика или ребенка. Но у нее есть любимчики. И те, кого она любит, живут вечно.
— Человек?! Ты не достойна быть человеком.
— Отомстить хочешь? Об этом ты сейчас думаешь? Давай… Давай… Отомсти… Отними жизнь… Не тяни… Стреляй… Будет десницей Божьей… Решайся… Выбор всегда был за тобой…
Вы получили такой бесценный дар. Верно? Каждому из вас Творец дал искупление: убийцам, насильникам, осквернителям. Любому, нужно только раскаяться. И Господь прижмет к своей груди… Не-а… Во всех мирах, во всех вселенных никто похвастаться подобным не может. Это несправедливо.
1922–1957… Целая жизнь заключена в этом тире между двумя цифрами. Вход и выход. А мы заполняем то, что внутри. Рождаемся, плачем, смеемся, едим, испражняемся, двигаемся, спим, занимаемся любовью, ссоримся, говорим, слушаем, ходим, сидим, лежим… и умираем. Каждый считает это чем-то уникальным, из ряда вон выходящим, но на самом деле у всех одно и то же.
— Вы ведь ходите в ресторан только с теми мужчинами, которые вам не нравятся?
— Да, — грустно вздохнув, кивнула Габриель.
— Почему?
— Потому что те, кто мне нравится… Мне страшно терять их.
Пока ты вспоминаешь о ком-то, кто тебя любил, и все еще любишь, любовь продолжается…
Дин достает из багажника пистолет.
— Это не очень приятно, Дин.
— Откуда ты это взял?
— Можно сказать, у Сэма из задницы.
— Для двоих взрослых мы слишком часто ссоримся. Почему другие пары идут по жизни в вальсе?
— Вальс — это просто! А мы с тобой танцуем танго.
— Элли, друг мой, поверь, люди созданы вовсе не для того, чтобы ты их убивал.
Мальчик пожал плечами, явно сожалея, что не для этого, и словно спрашивая: «А для чего же ещё?»
Если у меня совесть и есть, то уж точно представляет собой какую-нибудь очень извращённую форму оной.
Трудный вопрос. Я знаю, что любил ее иногда; еще я знаю, насколько по-идиотски это звучит, но ведь такова любовь, она существует мгновениями. Не думаю, что можно любить постоянно. Мы же любим глотками, мгновениями — нежности, грусти, секса; любовь кроется в плавных очертаниях ягодиц и слез. Я любил ее на прошлой неделе, когда она рассказывала про свой страх перед УЗИ; а еще я любил ее прошлой ночью, когда она заснула на моей груди; есть еще часть меня, которая любит ее прямо сейчас, потому что я понимаю, насколько близок к тому, что бы потерять ее. Достаточно?
– Габриэль, тебе должно быть стыдно! – монашек укоряюще посмотрел на подвывающего от смеха меня и начал помогать эльфийке отряхиваться.
– Мне стыдно, – согласился я. – Но и смешно. Стыдиться можно про себя. А ржать лучше вслух!
Опять же, как оказалось, команду подобрали толковую, только на первый взгляд состоящую из полных идиотов. Они спокойно выдали мне часть информации, которая на самом деле для любого другого была бы бесполезным набором слов, а взяли такую клятву, что мама не горюй! Даже отъявленный маньяк не осмелится идти против клятвы доверия на силу, к которой он принадлежит. Всё просто. В некоторых мирах люди и другие живые существа прекрасно обходятся без души с лёгким чувством дискомфорта. Но не тут. В этом мире душа – связующая нить между разумом и телом. Нет души – человек/гном/эльф/кто-то ещё становится бесполезным куском мяса. Он не может больше управлять своим телом. Оно продолжает существовать без его команд и тихо умирает, так как не в состоянии открыть рот даже для того, чтобы принять пищу. Хотя разумное существо продолжает всё понимать и чувствовать, находясь внутри тела. Не правда ли ужасная участь?
– Тут дело не в крыше, а во взгляде, в голосе. На какой-то момент я даже забыл, что разговариваю с тёмным… – осторожно заметил Алир. – Что-то с ним случилось, из-за чего он решил нам помочь. И эта речь о его Князе. Особенно, то место про наставника. Может, он был учеником?
Нет, я сейчас точно оскорблюсь… всего лишь ученик…
– Тогда причём тут фраза про жизнь? – в разговор вмешалась эльфийка. – Что-то мне подсказывает, что мы имеем дело с наследником Тёмного Князя, причём наследником, который разочаровался в своём отце.
Ого! А меня повысили! Теперь я уже свой собственный сын. Не правда ли, забавно?
- 1
- 2