Дорогая моя, любимая, единственная!
Всё, что я написал, задумал, выполнил в моей долгой работе — всё это ты, всё это для тебя. Твои мысли, воля, настойчивость, побуждавшие меня к труду. Я хочу ещё раз сказать тебе, как безгранично моё уважение к тебе, столько сделавшей для меня. И теперь, когда всё подходит к концу, когда осталось совсем мало времени, чтобы жить, дышать, ходить, ссориться, — я люблю тебя так же, как в те далёкие годы, когда всё началось, и ты пустилась в путь с таким утлым мужем, как я. Жизнь штука замысловатая, но мы прожили её вместе со всеми. Бедовали вместе, радовались вместе, и ничем никогда не поступились перед совестью. Я хочу, чтоб это знали все.
Целую тебя, моя ненаглядная.
— Я думаю, что если бы кому-нибудь из нас удалось честно написать хотя бы тысячную долю того, что мы видели на нашем веку, это была бы великая книга.
— Врете вы всё. Вы о Зиночке думаете…
— Да-да, о ней тоже, конечно. Это всё вместе.
— А кем бы ты хотел быть?
— Это серьёзный вопрос, дай подумать… Скорее всего я хочу быть тем, кто я есть, но только гораздо лучше.
— Знаешь, я тебя очень люблю, Филиппок.
— Правда? Ты даже не представляешь, Васька, как это хорошо.
Новый ХХ век начался на самом деле не первого января 1901-го, а первого августа 1914-го года, в первый день империалистической войны. Я видел рождение этого века. Сперва в Италии, в Венеции, откуда сбежали туристы, и пусто стояли отели, гондолы и магазины. И пляж на Лидо, и столики бесконечных кофеен у моря тоже стояли пустые. Век начался для меня именно с этой пустоты. Русские семьи, прервав беспечное курортное существование, не сменив даже белые свои летние одежды, растерянно толпились на палубах пароходов, спешивших к родным берегам. Ходили испуганные толки о коварных германских субмаринах и аэропланах с бомбами. Море было огромным и грозным. Да, новый век начался с ощущения пустоты и опасности…
Я вдруг отогрелся возле вас… Это чудо. Это судьба. Ночь, ледяной город, и вот встретились два одиноких сердца…
— Я же принёс тебе мою новую книжку. Она всё-таки вышла. Впрочем, это слишком сильно сказано — книжку, так – книжечка: пять рассказов и повесть…
— Господи, какая ж она тоненькая! Господи…
— Вся наша жизнь, милая…
— Наша?
— Нет, милая, конечно, нет… Тут другие… Не мы, конечно. Другие лица… Другие судьбы…