Елизавета Дворецкая. Ольга, княгиня русский дружины

Дети старинных родов вступают в брак, чтобы примирить противоречия и уладить свары. Но с каждым поколением эти раздоры лишь углубляются, из внешнего мира входя в нас, в нашу кровь, забираясь острым железом под кожу… Так холодно думать об этом!
Я даже не в обиде за то, что Володислав меня не любит. Да и как он мог бы любить женщину, которая в ближайшем родстве с его давними врагами, чьи деды были такими же кровными врагами его дедов?! А сердце болит за детей. Ведь они уже тем, что появились на свет, стали врагами всех своих родичей с обеих сторон. Какая судьба их ждет?

Логи-Хакон за привычной учтивостью прятал настороженность: глаза Сигге не внушали ему доверия. В них была веселость, но не было ни капли тепла. Они напоминали блестящий гладкий лед, на котором в лучшем случае набьешь шишек, а в худшем – провалишься и сгинешь в холодной воде.

Есть почти прямой водный путь из Хейтабы и Бьёрко до середины земли славян, а оттуда — такой же прямой путь в Романию или в Серкланд. Почти у меня на глазах Ингвар захватил Смолянскую землю – пряжку, которая соединяет эти два пути, и теперь там живет Тородд. Я понимаю, что мать права: глупо было бы опять резать этот путь на кусочки только ради удовольствия говорить, что-де нас трое братьев и все мы конунги. Я никогда не предам родного брата и не посягну на то, что принадлежит ему, – за себя могу поручиться. Но мы не можем ручаться, как поведут себя наши дети и внуки, когда нас не будет в живых. Двоюродные братья нередко готовы убить друг друга за наследие общего деда, ты понимаешь?

Однако где мы и где предания? Сколько ни мечтай, а жить приходится в этой вот жизни, которую можно потрогать…

Она была не так глупа, чтобы не понимать, какую чушь несет. А все из-за несбыточного желания, чтобы все в жизни оставалось как есть и никогда не менялось в худшую сторону. Мне пришлось с этими мечтаниями расстаться девяти лет от роду. А ей было уже все семнадцать. До сих пор жизнь ее баловала, а чем позже, тем труднее привыкать.

Он не вполне понимал сам, нравится ли ему эта девушка, и, пытаясь это решить, думал о ней довольно часто. Поначалу она показалась ему не особенно красивой, но привлекла необычностью своих повадок; она раздражала, задевала, лишала покоя, приковывала взгляд и мысли, и теперь он уже не придавал значения тому, красива ли она.

Невидимая сильная рука стиснула и сердце, и горло, и крепло осознание: исправить уже ничего нельзя! Нельзя опомниться, скакнуть назад во вчерашний день, быстренько доделать забытое… Уже все случилось… Смерть – почти единственная ошибка, которую нельзя исправить.

Отвага не всем приносит пользу: умный человек отвагой прокладывает путь к вершинам, а заносчивый глупец роет себе же яму.

Они хотели перемен и уже поэтому верили, что желанные перемены на пороге. И почему-то никто не думал о цене, которую придется за это заплатить.

Передо мной расстилалось золотистое поле ржи; сверху его накрывал покров голубого неба, а вдали окаймляла зелень леса. Богатство лежало передо мной, как на блюде, и было страшновато: ширины рук не хватит, чтобы его ухватить.

– Я думаю, мой муж считает, что на своей земле он может делать все, что хочет! – в досаде ответила я.
– Да, так и есть, – печально кивнула Ута. – Может делать все, что хочет. Но отвечать за его желания придется не только ему одному…

Я вовсе не жажду славы, а если я стану очень богат, то мне ее не избежать.

Создавалось впечатление, будто этот человек может быть опасным, но пока не хочет. Рядом со мной его способность быть опасным как бы оставалась скрытой, будто меч в ножнах.

От Алдана веяло таким спокойствием и уверенностью, что, разговаривая с ним, я позабыла свои тревоги и неприятные мысли. Будто он закрыл за мной дверь, оставив их выть и биться снаружи.

Она давно знала Сигге и никогда не доверяла ему. По обращению он был весел и дружелюбен, но сердце у него было как кусок черного льда. Ни жалости, ни совести. Хладнокровный, расчетливый и отважный, он был верен только одному: своей выгоде.