Потом он перестал быть серьёзным и стал чрезвычайно весёлым, начав высмеивать нас и нашу военную гордость, наших великих героев, нерушимую славу, могущественных царей, древних аристократов, освящённую веками историю — он смеялся и смеялся, пока нам не стало тошно от этого смеха; наконец он немного успокоился и сказал: «Хотя, по большому счёту, это не смешно, здесь присутствует своего рода сантимент, если вспомнить, как коротки ваши дни, как инфантильна ваша показная пышность, какими тенями вы являетесь!»
Then he dropped all seriousness and just overstrained himself making fun of us, and deriding our pride in our warlike deeds, our great heroes, our imperishable fames, our mighty kings, our ancient aristocracies, our venerable history—and laughed and laughed till it was enough to make a person sick to hear him; and finally he sobered a little and said, «But, after all, it is not all ridiculous; there is a sort of pathos about it when one remembers how few are your days, how childish your pomps, and what shadows you are!»