Жизнь полна таких возможностей, что умирать, болеть и проигрывать войны просто неприлично.
– Как его зовут? – Жермон предложил гнедому вторую морковку и понял, что хочет в седло. Прямо сейчас.
– Его зовут Барон. – Райнштайнер довольно улыбнулся. – Я не буду против, если ты иногда станешь называть его Ойгеном, но постарайся не пить с ним на брудершафт.
Думаешь, что воюешь с прошлым, а оно все еще настоящее, а когда становится прошлым, война заканчивается. Незаметно и навсегда.
– Мы все-таки пустили волка в овчарню… Впервые с Двадцатилетней!
– Я тебя удивлю, если скажу, что теперь мы вынуждены содрать с этого волка шкуру?
Печальный Язык еще мог защищаться, он хотел защищаться. Старый, заброшенный, он на несколько недель стал нужным и важным, за него были готовы умереть, он поверил, он принял защитников и полюбил, а те ночью ушли. Тихо, воровато, прикрыв обман полусотней конных, которые при первых выстрелах тоже сбегут. Останутся разбитые стены и заклепанные, изуродованные пушки, которым за верность намертво забили горло…
Все-таки потрясающий наглец, а еще говорят, молодежь измельчала! Врут.
– Мой генерал, – обрадовал врач, – вас морозит из-за кровопотери. Я ушил рану, но нужно лежать. Десять дней, не меньше. Двигаться нельзя ни в коем случае, а нога должна быть поднята хотя бы на высоту подушки, иначе я ни за что не ручаюсь.
– А с подушкой ручаетесь?
– Докладывайте!
– Мой генерал, вы ранены.
– А я и не заметил!..
Слава – дым, а огонь – дела, которые сперва надо совершить.
Уважение не заменит издохшую любовь, а выгода – дружбу.
Давенпорт до сих пор не знал, что с его сыном, но не подавал виду. Одни делают свое дело с кинжалом в спине, другие падают в обморок, наступив на гвоздь. Такова жизнь.