— В чём каешься?
— Во всём.
— А если подумать?
— Нет такого греха, который бы я не испробовал.
— Значит, во всех. В воровстве?
— Да разве это грех в России?
— Горишь почему?
— По грехам.
— Так велики?
— Больше кузнечика и меньше воловья носка.
— Значит, почти святой. Для таких у меня места нет. Все переполнено грешниками, как церковь в воскресный день.
— И горькую пил поди?
— Н-ни разу. Жизнь и так г-горька…
— А есть ли в монастыре таинственные чудеса? Знамения там всякие? Призраки, крики… Тени на стене.
— Ваше сиятельство, о призраках и не мечтаем. Нам бы зиму пережить без голода. Это и будет для нас величайшее чудо.
— Путешествию по России, только и слышу: голод, неурожай. Неужели империя наша оскудела умом? Неужели поля обезлюдили, земля перестала рожать?
— Ты кто?
— Игумен! Наставник сих сирых мест! Я вообще никогда не думаю.
— А чем ты тогда отличаешься от моих министров?
— Тем, что живу в медвежьем углу!
— Если рассудить, то дороги нам совсем не нужны! А очень даже вредны!
— А почему?
— Потому что, если дороги будут, то по ним неприятель проедет… … и прямо в сердце России попадёт!
— Мудрость — состояние ума такое специфическое. Испытывал, владыка?
— Нет, Бог миловал.
Бежать от соблазна волен и должен всякий. Но бойся прельститься на лесть врага рода человеческого.