Мы живем посреди абсурда, настолько близко к нему, что сами его не замечаем. Но если бы небо превратилось в огромное зеркало, а мы случайно узрели бы в нем самих себя, то не смогли бы взглянуть друг другу в лицо.
Если посмотреть издалека, — продолжил девятый граф, — история мира — ничто. Революция есть лишь банальное усугубление страданий; способность потакать своим слабостям переходит из рук в руки. Но мир не меняет ни своей формы, ни своего направления. Времена года безжалостны, стихии неизменны. На фоне такого постоянства человеческая борьба имеет не больший масштаб, чем копошение насекомых в траве, а уличная резня — не более чем высосанный пауком остов мухи на пыльном подоконнике.
Когда сражение превращается в фарс, единственный способ сохранить величие — подняться выше его.
— Знаете, мы скорей принадлежим к школе, для которой главное — это кровь, любовь и риторика…
— Ладно, выбирайте сами… если тут есть из чего.
— Это трудноразделимо, сэр. Ну, мы можем вам выдать кровь и любовь без риторики или кровь и риторику без любви; но я не могу дать вам любовь и риторику без крови. Кровь обязательна, сэр, — все это, в общем, кровь, знаете ли.
За пригоршню монет могу устроить частное и, так сказать, непочатое представление. Похищение сабинянок — точней, сабиняночки — точнее, Альфреда. (через плечо) Надень свое платье, Альфред!
Это две стороны одной монеты. Или одна сторона — двух, поскольку нас тут так много.
Дружелюбие – это способность терпеть дураков с радостью.
Умирание не романтично, и смерть — это не игра, которая скоро кончится… Смерть — это не то что… Смерть — это не… Это отсутствие присутствия… Ничего больше… Бесконечное время, в течение которого нельзя вернуться.. Это дверь в пустоту… которой не видишь… и когда там поднимается ветер, он не производит шума.
У Бога особое чувство юмора. Он обращает наши сердца к тем, кто не имеет на них никакого права.
От сносок, по-моему, больше вреда, чем пользы. Кто-то постоянно перебивает, чтобы рассказать тебе о том, что ты уже знаешь или что тебе сейчас знать не нужно.
Художником можно стать двумя способами. Первый: делать то, что все считают искусством. Второй: заставить всех считать искусством то, что делаешь ты.
Жизнь – игра азартная, с ничтожными шансами. Будь она пари, никто б не принял.
Где тот момент, когда человек впервые узнает о смерти? Должен же он где-то быть, этот момент, а? В детстве, наверно, когда ему впервые приходит в голову, что он не будет жить вечно. Это должно бы было быть потрясающе – надо порыться в памяти. И всё же – не помню. Наверно, это никогда меня не заботило. Что из этого следует? Что мы, должно быть, рождаемся с предчувствием смерти. Прежде чем узнаем это слово, прежде чем узнаем, что существуют вообще слова, являясь на свет, окровавленные и визжащие, мы уже знаем, что для всех компасов на свете есть только одно направление, и время – мера его.
– Правильно. Человек должен думать о будущем.
– Следовало бы.
– Иметь будущее. В конце концов, человек его всегда имеет… сейчас… и сейчас… и сейчас…
Человек, разговаривающий сам с собой, но со смыслом, не более безумен, чем человек, разговаривающий с другими, но несущий околесицу.