Рома Зверь. Дожди-пистолеты

Чем? Сексом? Нет, не закончилось. Да и не очень-то и хотелось, по большому счету. Секс? Фу! Есть такие моменты, когда ты очень сильно в человека влюбляешься и у тебя даже мыслей таких нет, о сексе. Это пошло, это грязно. Я люблю этого человека. Как я могу притронуться к этому человеку? На самом деле. Это благоговение. Потому что так человека любишь… Я никак ЭТО не представлял. Мы целовались. Но не было цели переспать. А о чем Света думала, я не знаю, что у нее там было в голове… Откуда я могу знать?

Очень кайфовое состояние было в поезде. Ты — путник. Путник в ночи. Ты — один. Как в кино. Ты стоишь в тамбуре в пальто. Волк-одиночка. Есть такие каменные образы. Знаешь? Ну, может, Габен, тебе видней… Ты стоишь один. Ты куришь. Ты едешь неизвестно куда. Конечно, знаешь куда, но не суть. Ты не спасаешь мир. Просто ты один. Человек. У тебя есть такие-то цели. Это очень кайфово. В этом есть романтика. Ты один. И все принадлежит тебе. Мир. Ты есть ты. Ты можешь делать все. Это твой мир, и ты внутри его.
Вот я такой был. Я придумывал себе, как мы встретимся. Что мы будем делать. Куда пойдем. Мечтатель… Мне хотелось видеть так. Если с сексом не получалось, я не расстраивался — по большому счету, не важно это было. Я этим всем горел — встречей, ожиданием ее, расставанием. Когда есть конфликт в любви, тебе нравится человек, и ты преодолеваешь препятствия, что-то делаешь. Я ночью срывался. Садился в поезд. Билетов не было — подходил к проводнику, давал денег и ехал… Может, ей не очень все это нравилось — мои спонтанные приезды? А мне путешествовать хотелось? Сейчас вот напутешествовался…

Я понимал, что остался один. Я разочаровался в музыке. Не в музыке, а в группах, где все товарищи. Я понял, что я один и нельзя позволять никому вмешиваться в твое творчество. Я понял, что никто не разделяет мое ощущение мира, как разделяю его я сам. Я понял, что я — это я. Я — это центр. Все. И кому-то отдавать свой центр — это глупо. Этого нельзя делать. И я начал как-то потихонечку сам действовать. И оказалось, что это возможно. Раньше я не представлял себе такого. Что я — это я. Мне казалось, что я — это я и еще минимум четыре человека. И без них меня нет; А оказалось, что и без них я есть. Когда я остался один, мне ничего не оставалось, как понять это. Потому что один я — это тоже я. И я не исчез никуда. Не пропал.
Я просто менялся. Чем дольше я жил, тем больше я приходил к тому, что мир немного другой, чем мне казалось. Когда ты специально выпендриваешься и стремишься выделиться, чтобы быть не таким, как все, и при этом требуешь к себе любви, действительно получается ***ка. Каждый человек требует к себе любви. Я не знал, что мне нужна любовь. Я чувствовал, хотел этого, но я не мог понять. Противоречие было внутри меня самого. Я хотел всех посылать, мало что давал людям. Но нельзя, ничего не отдавая людям, требовать от них любви. Точнее, не любви, а хотя бы понимания. Уважения, ощущения нужности. Я со временем начал понимать, что хочу жить среди людей. Значит, я должен понять, что происходит со мной, с людьми. Так я начал потихонечку подстригать волосы. То есть мое юношество, мой максимализм стал потихонечку проходить. Мои идеалы начали меняться…

У Игоря кличка была — Люми. Он был очень веселый парень. Длинные волосы, рюкзак из штанов. Из джинсов старых — брючины отрезаны, и веревка вставлена как ремень. Это сейчас появились модные фирменные рюкзаки такого типа. А тогда просто джинсовый рюкзак, туда вино, сигареты. Джинсы зашил, веревку вставил, пацифик нарисовал — и красавела!