Плюшевые волки,
Зайцы, погремушки.
Детям дарят с ёлки
Детские игрушки.
И, состарясь, дети
До смерти без толку
Всё на белом свете
Ищут эту ёлку.
Жёлтые иголки
На пол опадают…
Всё я жду, что с ёлки
Мне тебя подарят.
Плюшевые волки,
Зайцы, погремушки.
Детям дарят с ёлки
Детские игрушки.
И, состарясь, дети
До смерти без толку
Всё на белом свете
Ищут эту ёлку.
Жёлтые иголки
На пол опадают…
Всё я жду, что с ёлки
Мне тебя подарят.
Я отлично умела быть ребенком, но совсем не справлялась с ролью того, кем стала сейчас.
— Смерть заставляет моментально повзрослеть.
— Да, смерть всегда влечёт это.
— Моё заветное желание — написать роман в трёх томах. О своих приключениях.
— Каких приключениях?!
— Они ещё впереди. Но они будут увлекательными.
— Но девочка, в приличном обществе писательниц невысоко ценят. К тому же писательнице удачно выйти замуж невероятно трудно.
— Замуж?!
— Замуж?!
— Замуж?!
Самое сильное влияние оказали все-таки не книги, а идиотская нелепость моего тогдашнего существования.
И лучше всего было — тишь, безлюдье; абсолютное одиночество. Я достаточно повзрослел, чтоб понимать, как хорошо порой остаться одному, да ещё и в глубине леса.
Кто-то из великих сказал: «Мы перестаем играть не потому что взрослеем, мы взрослеем, потому что перестаем играть». В детстве свято веришь в нерушимость дружбы, кажется, что твои друганы будут рядом всегда, но у жизни другие планы. А вот мы с пацанами показали жизни жирную дулю — взяли и не прекратили играть.
— Дети, пожалуйста, не играйте с едой.
— Оставь их.
— Эх.. А ведь они должны стать новыми защитниками нашего мира…
— И они будут ими. Но сейчас они всё ещё дети. Так почему бы не позволить им оставаться детьми? В конце концов, они не всегда ими будут.
— Интересно, что обсуждали эти двое [Нора и Рен]?
— А, да кто их знает? Эй, ты сегодня бодрячком!
— Ага! Больше никаких неловких разговоров, типа «ты меня плохо знаешь» — сегодня будет говорить моя милашка [Crescent Rose].
— Да, но ты не забывай, что инициацию проходишь не ты одна. Если хочешь вырасти, надо заводить новых друзей и учиться работать вместе.
— Агрх! Говоришь почти как папа! Во-первых, как общение с людьми связано со сражениями? А во-вторых, мне не особо нужно, чтобы другие помогали мне расти — я и так пью молоко!
— Ладно! А когда будут формироваться команды?
— Ну, надеюсь, что буду в одной группе с тобой, или типа того…
— Или, может, попробуешь к кому-то ещё в команду затесаться?
— Янг, сестрёнка — ты, часом, не намекаешь на своё нежелание быть в одной группе со мной?!
— Что?! Нет! Конечно же, хочу! Просто я подумала — ну, не знаю — что это помогло бы тебе выбраться из своего кокона?
— Ты чего?! Нет вокруг меня никакого кокона! Ты несёшь какой-то бред!
Я должен повзрослеть. Чувствовать себя нормально, даже когда всё плохо. И это отстой.
…мальчишки на самом деле никогда окончательно не взрослеют, а если и взрослеют, то нам самим становится с ними скучновато.
Кристофер Робин уходит, насколько мне известно. Куда — это неизвестно. Но он уходит.
Больше всего меня пугают ровесники. Почему они все такие старые?
До малейшей детали я запомнила ту фотографию и сейчас, вспоминая ее, на ней я кажусь себе счастливой и такой юной! Прошло меньше полугода, и все-таки той девочки, что сфотографировал журналист жарким вечером, больше нет: ей пришлось повзрослеть и очерстветь, чтобы выжить и не сломаться.