Художественное кино, основанное на реальных событиях, вполне себе может иметь условности и допущения, чтобы зрителю было интересно наблюдать за происходящим. Но есть предел этих допущений. Одно дело, когда допускается, что на «Титанике» была пара, которая любила друг друга, а потом она выжила, а он утонул. Другое дело когда в конце «Титаника» у этой пары оказываются джетпаки и они в засосе друг с другом улетают с корабля. Подобные условности, зная реальные факты, выглядят жуткой издёвкой над людьми и событиями. Опять же: можно снять кино про условные джетпаки. «Бесславные ублюдки» тому замечательный пример. Но тогда нельзя прикрываться реальными событиями. И придётся выезжать только на художественной ценности. [Пародия на Никиту Михалкова]: «Было бы желание, а секретные документы всегда найдутся!»
Праздники — это ведь принудительный спектакль, на котором семьи обмениваются подарками и притворяются, что всё чудесно.
The holidays are an obligatory performance where families buy each other gifts and pretend everything is perfect.
Мы это сделаем без вас, ладно, многоликий вы наш.
Даже если бы
ты не была
моей,
подневольной,
рабыней,
чей-то женой,
подарившей ему дочерей,
сыновей.
Обезумевшей,
слабой,
смертельно больной,
собиравшей в ладони искры огня —
я бы любил тебя.
Никому нельзя доверять. Даже себе, а особенно «странным типам» Есть договоренности и условности между людьми, которые нельзя нарушать, вот им можно верить.
Конечно, зло, добро — условности, все ведомо на свете нам. Вот только не хватает совести идти к свободе по телам.
— В общем, улыбку в сторону невесты, улыбку в сторону жениха, потом кольца.
— Нет!
— И свадебная упаковка.
— Нет!
— Придётся, мой юный друг.
— Почему?
— Взрослые любят условности.
— Почему?
— Не знаю, спрошу.
Пока ты сам не сделаешь свое будущее — оно не наступит. Завтра – это условность.
Условно можно выразиться, что есть условия, когда все условности, безусловно, ни к чему.
Казалось, какая-то неземная сила, какой-то вдохновенный восторг влекли его ввысь, — писала о тех днях Зельда. — Он словно обладал тайной способностью парить в воздухе, но, уступая условностям, соглашался ходить по земле.
Человеческая природа так долго была облачена в условности, что они просто приросли к ней. Теперь, в девятнадцатом веке, невозможно уже сказать, где кончается одежда условностей и где начинается естественный человек. Наши добродетели привиты нам как некие признаки «умения себя держать». Наши пороки — это пороки, признанные нашим временем и кругом. Религия, как готовое платье, висит у нашей колыбели, и любящие руки торопятся надеть ее на нас и застегнуть на все пуговицы. Мы с трудом приобретаем необходимые вкусы, а надлежащие чувства выучиваем наизусть. Ценой бесконечных страданий мы научаемся любить виски и сигары, высокое искусство и классическую музыку. В один период времени мы восхищаемся Байроном и пьем сладкое шампанское; двадцать лет спустя входит в моду предпочитать Шелли и сухое шампанское. В школе мы учим, что Шекспир — великий поэт, а Венера Медицейская — прекрасная статуя, и вот до конца дней своих мы продолжаем говорить, что величайшим поэтом считаем Шекспира и что нет в мире статуи, прекрасней Венеры Медицейской. Если мы родились французами, то обожаем свою мать. Если мы англичане, то любим собак и добродетель. Смерть близкого родственника мы оплакиваем в течение двенадцати месяцев, но о троюродном брате грустим только три месяца. Порядочному человеку полагается иметь свои определенные положительные качества, которые он должен совершенствовать, и свои определенные пороки, в которых он должен раскаиваться.
Я не люблю безнадежности спин,
Верю в энергию лиц.
Против движенья иду один,
Нарушив условность границ.
Если бы мы могли принимать друг друга без всяких условий, без всех этих «он должен», «ей следовало бы…», без представлений о том, что хорошо и что плохо, прямо сейчас жизнь на земле стала бы раем.