Не все, что ко времени, — на все времена.
— Смотри, что у меня есть.
— Ого! Это… коса?
— А ещё она — настраиваемая скорострельная снайперская винтовка.
— Эм… что?
— Она ещё и стреляет.
— Оу! Круто!
— А у тебя что есть?
— У меня… этот меч. И щит тоже есть.
— Уууу! А что они могут?
— Ну, щит сворачивается… Так что, если я устаю его таскать, я его… просто убираю…
— Но вес же сохраняется?
— Да. Точно.
— Хе-хе. Видишь ли, я немного помешана на оружии. Наверное, с дизайном для своего я немного перестаралась.
— Погоди-ка. Ты сама собрала её?
— Ага. Все туденты сигнала сами собирают своё оружие. А ты разве своё не сам сделал?
— Они мне такими достались. Мой прапрадедушка прошёл войну с ними.
— То есть, это вроде фамильной реликвии? Это так мило! В наше время не так много людей умеют ценить классику.
Вот то качество великой русской литературы, о котором труднее всего говорить: она вся написана всерьез.
Тот, кто родится классиком, не умирает. О нем забывают.
— Слышь, народ, а что это у Царя там валит?
— Охохо, какая-то муть.. классика, ребят.
— Берёза.. я не понял.
— Простите, народу интересно, что за фигню Вы слушаете.
— Сам ты фигня, это Вагнер.
— Кто?
— Вагнер, Сень. «Полет Валькирий» слышал?
— Ну, между прочим, я тоже Вагнера по утрам слушаю. У соседей так собаку зовут.
Классики не стареют, пока о них помнят наследники авторских прав.
Если актер произнес хотя бы три шекспировские фразы, он законно может считать себя не любителем, а профессионалом!
То, что вы находите у де Монтеня, находится у вас в голове, а не у де Монтеня. Если вы обнаружили ошибку у де Монтеня, скорее всего ошибка у вас, а не у де Монтеня.
Классик — это тот, кому удалось пойти по головам, в хорошем смысле этого слова, разойтись по головам в цитатах.
Мне нравится заново изобретать классику, вдохновляясь поп-культурой: начиная с музыки и искусства, заканчивая модой и развлечениями. После тридцати лет в модной индустрии я понял, что классика переживёт все тренды.
— Вот читал я тут недавно Генри Миллера… — неожиданно изрёк водитель.
Вид водителя не внушал надежда даже на то, что он читал модных Мураками и Коэльо. Честно говоря, насчёт Тургенева, Джека Лондона и Стругацких тоже существовали изрядные сомнения…
— Слушай, вот не понимаю я этой высокой литературы! Читаю, читаю… Что за беда такая? Если высокая литература — значит или говно едят, или в жопу трахаются! Вот как себя пересиливать — и читать такое?
— Вы не пересиливайте, — посоветовал я. — Читайте классику.
— Я Тютчева очень люблю, — неожиданно сказал водитель. И замолчал — как обрезало. Так мы и доехали до Студёного проезда — молча и в размышлениях о высокой литературы.
— Как определяется грань? Что становится классикой, а что нет?
— Кукольник писал: «Пока живёт поэзия Кукольника, поэзия не умрёт». Где Кукольник? Нету. Если вы можете узнать с первых трёх строчек, что это Пушкин, а это Фет, а это Лермонтов… Это Бах, а это Прокофьев.
— А это Таривердиев…
— Таривердиева оставим в покое. Пока он не помер, оставим в покое… Если вы можете узнать, это тоже входит в комплект. Вы должны узнавать музыку. Тогда это композитор, потому что иначе это автор. Один из многих.