— Да и что это такое — народ? Стадо? Когда далеко, далеко, как фата-моргана, кажется еще летящим тебе навстречу будущим, надеждой, обещанием, но… очнулся, а тебя уже топчут копытами люди, лошади.
— Вдруг ты их чересчур разогнал, этих лошадей надежды? Ты же, брат, сам себя выпустил из бутылки, в которой всю отошедшую жизнь сидел, согнувшись в три погибели. Но ты выпустил еще нечто, показавшееся тебе дымом. А это кони. Просто скачут быстро так, что кажутся дымом. Растопчут.
— А в Иерусалиме не так?
— Там несколько иначе. Выбрался из бутылки и сразу припадаешь к земле: слышишь топот коней, которых еще не впрягли в колесницы, но, главное, слышишь тишину. Особенную. Как исцеление.
Может и вправду все дело в том, что я из Иерусалима? Там живешь как на берегу. Между земным и небесным. Ты уже настолько связан с небесным, что к тебе потеряли интерес земные.
Когда я впервые была в Иерусалиме и ночью смотрела на Старый город, на его огни, у меня вырвалась фраза: «Люди всю жизнь сражались за эту землю и сражаются, но это ничье, это Божье».
На земле есть святыня — божий храм,
О Аллах, дай его увидеть нам!
Ведь сейчас там собрались силы зла,
Об одном молим мы сейчас Тебя!
Этот храм будет взят и зло уйдёт,
Солнца диск на закате вдруг взойдёт!
В этот день ты к Всевышнему взывай,
Пусть Аль — Акс станет нам дорогой в рай!