В руках [у зрителей] букеты, в букетах записки с телефонами… Но, к сожалению, уже не соотнести букеты с лицами, и поэтому звонить страшно… Начинаю катастрофически начинаю трезветь. Веселье уходит сквозь поры. Остановись веселье! Мне весело, мне весело, мне весело. О! Вот и ресторан. Быстро быстро добежали до длинного стола. Налили «За!» — пьём. Потом разговор о профессии – пьём. Какие мы молодцы, как мы играли, как нас любила публика, как мы любим друг друга – пьём. Принесли горячее – пьём. Закуски остыли и завяли, все курят, мужчины глупо улыбаются. Наступает фаза романтического приключения. Ну, хочется этой фазы! Хочется, хочется. Праздник! А праздник должен к чему-то привести…
— Я все равно победила — Атос мертв! [Миледи видит Атоса] Я должна была догадаться…
— Поразительно, чего можно добиться при помощи актерской игры и пузыря со свиной кровью.
— Успела насладиться сладкой местью?
— Недолго. А потом случилось нечто странное — мир без тебя стал пустым…
1
10
Я никем не могу быть после «Сталкера». Это всё равно что, сыграв Христа, взяться за роль бухгалтера.
Волнение актера — от предстоящего контакта со зрителем. Я сравниваю нашу профессию с профессией тореадора, вынужденного каждый раз мобилизовывать все свои силы, чтобы не быть сраженным быком. И в нашей профессии нужно избегать гнева зрителей.
Меня часто спрашивают, чувствую ли я полное слияние с персонажем? Честно говоря, почти никогда. Думаю, что подобное слияние актеру вообще не под силу. Всегда есть контроль. Сначала приходится создавать образ в воображении, потом, так сказать, облекать его в плоть, но при обязательном контроле над собой. Тут не помогают ни реквизит, ни декорации. Они приданы в помощь зрителю. По-моему, актерский образ — это вроде копии твоего внутреннего мира, которую нужно ухватить.
— Тебе никогда не хотелось сменить имя?
— Родители огорчатся, если я откажусь от своего имени.
— По приезде в Нью-Йорк первым делом полагается огорчить родителей.
Актеры всегда сильно устают. Это очень тяжелый хлеб, хотя со стороны может показаться, что все шоколадно: надел красивое платье, вышел на сцену, все на тебя смотрят, аплодируют – шик и блеск! Многие актеры выпивают, и довольно сильно, как думаешь – почему? Некоторые, конечно, от дури и баловства, но только некоторые, а остальные – по необходимости, иначе с ума сойдешь. Находиться в образе другой личности очень непросто.
Два великих актера – Пол Ньюмен и Дастин Хоффман – сказали мне: «Ты можешь сейчас сделать серьезную карьеру. Воспользуйся этим. Перестань заниматься самобичеванием». Я понял, что бесполезно бороться с обязательствами, которые накладывает профессия, – с постоянными отлучками, разъездами, разлукой с близкими. Я перестал себя винить. Очень помогло то, что я сыграл в театре роль Фауста, о которой мечтал, и осознал величие и счастье актерского рабства!
Как бы плохо ни играли в этом сезоне, в следующем обязательно найдется кто-нибудь, кто сыграет еще хуже.
Великие актрисы – они ведь тоже бывают разные. Смотришь на одну и понимаешь, что она ни на кого не похожа, а взглянешь на другую – и сразу вспомнишь соседку тетю Машу.
Раневскую спросили, как складывались ее взаимоотношения с режиссером спектакля:
– Мы изображали любовь слонихи и воробья.
Дорогие мои! Чтобы получить все это, мне нужно сыграть как минимум Чапаева!
Научиться играть нельзя: к тому времени, когда научишься, ты уже слишком стара, чтобы играть.
Больше всего нервируют поцелуи актрис. Никогда не знаешь – это всерьез или только для практики?
Если вас убивают в четвертом акте, то нельзя выходить в первом уже с убитым видом.