Жан Бодрийяр

С потреблением мы оказываемся в обществе распространившейся, тотальной конкуренции, которая действует на всех уровнях – на экономическом, на уровне знания, желания, тела, знаков, импульсов; все вещи отныне производятся как меновые ценности в непрерывном процессе дифференциации и сверхдифференциации.

Народ оказался публикой… Массам преподносят смысл, а они жаждут зрелища.

Всё — соблазн, и нет ничего, кроме соблазна.

Соблазнять означает слабеть, «разваливаться». Мы соблазняем только нашей слабостью и никогда — силой или знаками силы. Именно эту слабость мы пускаем в ход в игре обольщения, она-то и придает нам мощь, наделяет способностью соблазнить.

Вещи стали сложнее, чем действия человека по отношению к ним.

Вещи — это бытовая мифология, в которой гасится наш страх времени и смерти.

Зеркало придает пространству завершенность.

Каждая старинная вещь красива просто потому, что она дожила до наших дней.

Мы отныне лишь безответственные пользователи стремящихся к нулю жестов и усилий.

«Прекрасная вещь» — скажет коллекционер, а отнюдь не «прекрасная статуэтка».

Становясь совершенной, форма отводит человеку роль стороннего созерцателя собственного могущества.

Человек не свободен от своих вещей, вещи не свободны от человека.

Нет ничего более таинственного, чем телевизор, работающий в пустой комнате, это еще более странно, чем человек, разговаривающий сам с собой, и женщина, которая о чем-то мечтает, стоя у плиты.

В наше время симпатии стали неопределенными, определенно лишь чувство отвращения. Не имея возможности точно знать, чего же нам хочется, мы зато знаем, чего мы больше не хотим.

В ситуации невозможности принять какое-либо решение, любой предмет делается плохим, и единственной защитой становится противореакция, неприятие и отвращение.