Вячеслав Юрьевич Сухнев

А мы поговорим о мудрости Хайяма,
мешая волкогон с язвительной строфой.
Природу за окном терзает непогода,
калифова казна терзаема жульем.
А мы поговорим о стойкости народа.
И чутко помолчим о чем-нибудь своем.

Я душу уберег ценой потери крова.
Я знаю даль дорог.
И знаю силу слова.
Но странная подчас находит немота —
тяжелая печать вдруг заградит уста…
Как старое вино, мерцает чье-то имя.
Все сказано давно.
И сказано другими.

Я не ломлюсь в распахнутые двери
и по морозу не ищу траву,
но сам себе теперь все меньше верю,
что до какой-то веры доживу.

Вернуться, забыться, сиреневым снегом укрыться,
с дворнягой беседовать, печку топить поутру,
и кручей седой, словно крепостью, отгородиться
от доброго света, который не верит добру.
Но некуда деться от пошлой тоски самоедства.
Тоска — не княжна, не утопишь на стрежне реки.
Одно, говорят, существует народное средство…
Да много ль кого излечило оно от тоски?

Когда, упившись славой допьяна,
в пиру умолкнут барды и поэты,
и я взойду, как поздняя луна,
не видимая в зареве рассвета.

Посадочная трасса пролегла,
как знак судьбы, почти по крыше дома.
Звенит стекло от звуковой волны,
дрожит звезда — ей никуда не деться…
Конечно хорошо, что нет войны,
Но отчего же так сжимает сердце?

Впрочем, история – вздорная дама,
мелочна, лжива, не к месту упряма
и со склерозами дружит она.
Угомонилось великое поле.
Старые пьесы играть не резон,
при нищете декораций – тем боле.
Осень, любимая, мертвый сезон.