Вильгельм Карлович Кюхельбекер

Не женись никогда на девушке, как бы ты её ни любил, которая не в состоянии будет понимать тебя…

Я смеюся над врачами!
Пусть они бранят тебя,
Ревенем самих себя
И латинскими словами
И пилюлями морят —
Пусть им будет кофе яд.

О напиток несравненный,
Ты живёшь, ты греешь кровь,
Ты отрада для певцов!
Часто, рифмой утомленный,
Сам я в руку чашку брал
И восторг в себя впивал.

Горько надоел я всем,
Самому себе и прочим:
Перестать бы жить совсем!
Мы о чём же здесь хлопочем?
Ждёшь чего-то впереди…
Впереди ж всё хуже, хуже;
Путь грязней, тяжеле, уже —
Ты же всё вперёд иди!
То ли дело лоно гроба!
Там безмолвно и темно,
Там молчат мечты и злоба:
В гроб убраться бы давно!

Мне нужно забвенье, нужна тишина:
Я в волны нырну непробудного сна,
Вы, порванной арфы мятежные звуки,
Умолкните, думы, и чувства, и муки.

Податель счастья и мученья,
Тебя ли я встречаю вновь?
И даже в мраке заточенья
Ты обрела меня, любовь!

Увы! почто твои приветы?
К чему улыбка мне твоя?
Твоим светилом ли согретый
Воскресну вновь для жизни я?

Не порхай, летунья Радость!
Сядь и погости у нас,
Удержи, Богиня — сладость,
Удержи крылатый час.

Что мне до стихов любовных,
Что до вздохов и до слез?
Я смеюсь над дураками,
И с веселыми друзьями
Пью в тени берез
Нам вино дано на радость;
Богом щедрым создано,
Гонит мрачные мечтанья,
Гонит скуку и страданья
Светлое вино.

О, вы, хвалящиесь познаньем,
Умом, искусством, остротой!
Не увлекайтеся мечтаньем,
Не ослепляйтесь суетой!
Я мыслил, рассуждал, трудился;
Но ах, сырою мглой покрылся!

Путник закутанный в плащ спешит к опустевшей деревне. —
Я унылый брожу: к тебе прибегаю, природа!
Ты ли не примешь печального? матерь, согрей мое сердце —
Бедное сердце!

Ветер по сучьям дерев пробегает; листья валятся
И под ногою шумят; по синему озеру лебедь
Одинокий плывет: везде запустение; птицы
В рощах умолкли.

«Шумная радость мертва; бытие в единой печали,
В горькой любви и в плаче живом и в раздавленном сердце!»
Я задрожал: качают седыми вершинами ели,
Ветер свистит!

Всюду и холод и блеск. Обнажены древа и покрыты
Льдяной корой. Иду — не хрустит у меня под ногою
Светлый, безжизненный снег: бежит по сугробам тропинка
В белую даль.

Сердце заныло во мне; я средь дум унылых забылся:
«Спит на горах человек и грезы тяжелые видит!»
Я прошептал: … и только скорбь иногда прилетает
Душу будить.

Один из тех дней, о которых только и можно сказать: «Прошли!».

Точно так, как человеку иногда посылаются мысли, вдохновения, чувства, которые лучше его, так, кажется, какая-то темная, посторонняя сила зарождает в нем иногда такие, которые хуже его, которых он, несмотря на свое падение, никогда не желал, никогда не искал, от которых силится и не может освободиться: не есть ли это доказательство того, над чем смеются или по крайней мере хотят смеяться питомцы философии 18 века? Доказательство существования врага, сеющего плевы посреди пшеницы душ человеческих? Мысли эти, говорю, не грех, но наказание: бог их допускает, дозволяет врагу терзать ими того, кто для этого врага приготовил храмину «убранну и пометену»; но и они, если только грешник обратится всем сердцем к богу, и они должны же наконец служить к благу и спасению: обратившемуся они напоминают прежнее его осквернение, сделавшее его вместилищем подобных чудовищ, и тем предохраняют от духовной гордости.