Венедикт Васильевич Ерофеев

Невозмутимая истерия, но мне дорого обходится.

Смысл новой русской литературы не в этнографической достоверности и не в разоблачении страны, а в показе того, что под тонким культурным покровом человек оказывается неуправляемым животным.

В этом мире я только подкидыш.

Всё на свете должно происходить медленно и неправильно, чтобы не сумел загордиться человек, чтобы человек был грустен и растерян.

Ничто не вечно, кроме позора.

Виною молчания ещё и постоянное отсутствие одиночества: стены закрытых кабин мужских туалетов исписаны все снизу доверху, в открытых — ни строчки.

Если б меня спросили: как ты вообще относишься к жизни, я бы примерно ответил бы: нерадиво.

Степень бабьего достоинства измерять количеством тех, от чьих объятий они уклонились.

Мне не нужна стена, на которую я мог бы опереться. У меня есть своя опора и я силен. Но дайте мне забор, о который я мог бы почесать свою усталую спину.

Надо уметь «подождать до времени», чтобы избавиться от упрёков разных сопляков, вроде Гамлета; надо доносить свои башмаки, прежде чем решиться.

И главное: научить их чтить русскую литературную классику и говорить о ней не иначе, как со склонённой головой. Всё, что мы говорим и делаем, а тем более всё, что нам предписано «сверху» говорить и делать — всё мизерно, смешно и нечисто по сравнению с любой репликой, гримасой или жестом Её персонажей.

Я успел только пригубить из чаши восторгов, и у меня её вышибли из рук.

Великолепное «всё равно». Оно у людей моего пошиба почти постоянно (и поэтому смешна озабоченность всяким вздором). А у них это — только в самые высокие минуты, т. е. в минуты крайней скорби, под влиянием крупного потрясения, особой утраты. Это можно было бы развить.

До победного конца. Т. е. или Садат пополам, или Мейр вдребезги.

В Московском университете я стал, во-первых, читать Лейбница, а во-вторых, выпивать. Я перестал ходить на лекции и семинары. Приподнимался утром и думал, пойти мне на лекцию или семинар? Думаю: на *** мне это надо, — и не вставал, и не выходил. Видимо, я не вставал, потому что слишком вставали все другие. Ну, идите вы, ***юки, думал я, а я останусь лежать, потому что у меня мыслей ***ща.