Керен Климовски

У окна,
я сладострастно наблюдаю за дождем
и сообщаю
о передвиженьях солнца; —
иногда оно, как флюгер, меняет направление полета
птиц и ветра, иногда
ему не удается расколоть тонкую зарю.
Едва звучит мой голос, доносится
издалека, путем великих вод.

И ничего почти не изменилось
разве что квартира и календарь недели, включая пятницу,
и ежедневные звонки без слов,
но люди пьют, как одержимые
пожаром, внезапно словно в неисправном фильме
дороги переходят в сумасшедшем ритме, бегут
меж насыпей песка, осколков тротуара,
и равновесие теряя, падают плашмя
на тень от тела, поглощающую
деревянный мостик и землю, что изрыта.

Творчество для меня не самоцель, а попытка понять саму себя, рассказать о том, что для меня важно, ценно, поделиться тем, что считаю прекрасным или ужасным. Конечно, это все оттого, что мой мир очень зыбкий и ненадежный – с пяти лет. Нельзя полагаться на вещи, на страны, даже на континенты. Остаются люди, собеседники: поэтому любой монолог – это диалог! И это – главное.

Не закрывайтесь от молитв ладонями,
когда они застигнут вас врасплох.
Не сомневайтесь, что бессмертие дано нам
И каждый, кто любим, немножко Бог.

Мысли о лете копошатся в траве, как жуки,
и сверкают на солнце гладкими брюшками,
и чернеют маслинами там, где куски
золотистого сыра ложатся на свежие сушки.
Но заглянет в окно вьюжный рой белоснежных шмелей,
и зима предъявит права — строго и ясно,
и я стану мудрей и, возможно, ещё смелей
и скажу: «Приходи, одиночество, я согласна».

Может, из хлеба
сделано небо,
а солнце — головка сыра?
Может, поэтому
так не хотим
уходить из этого мира?
Слишком вкусной и соблазнительной
кажется жизнь.

Воздух сладкий, рассыпчато-рисовый:
это небо напудрилось после дождя.
Можно за тучи, как за кулисы,
зайти дебютанткой актрисой,
мимо занавеса проходя.
И потрогать небрежно, без интереса
воздух, который изъела моль,
и сказать: «Я буду играть не по пьесе
и сама выберу роль!»

Яблочный привкус во рту – это привкус свободы.
Стаи осенних листьев летят на юг.
Деревья раздеты по самой последней моде –
лишь у чопорных елей на лице легкий испуг.
Теплый туман размывает четкие линии
наших судеб и лиц и удачно скрывает от всех,
что усталое небо захотело быть вечно синим
и потому – заложником держит снег.

Когда тебе шестнадцать, море – это отдельная история, оно ласкает тебя, каждый раз заново подтверждая ту жизнь, которая пульсирует в тебе так отчаянно, что иногда трогаешь запястье губами и считаешь: сколько раз в минуту, сколько раз в десять секунд, неужели вот это оно и есть оно самое – моя жизнь? Знакомое с детства ощущение: в этих синих венах за бледной, почти прозрачной моей кожей, на которую так трудно ложится загар, таится смерть, отсюда это: вскрыть вены, значит, в венах смерть, но тут же рядом и жизнь – неутомимый пульс, часы жизни, которые заведены и хорошо идут, но никто не знает, когда остановятся, значит, жизнь и смерть живут совсем рядом в нашем теле.

Осторожно шагаю по краю, играя, смеясь,
озираюсь с опаской: не дышит ли кто в затылок?
Снятся волки и яблоки — значит, теряется связь
между тем чего быть не могло и тем, что забыла.
Все выходит из строя в старом доме, где я живу:
интернет, телефон, компьютер — и близоруко
верю снам, которые сбудутся наяву,
если явь так похожа на сон, и вхожу без стука
в эту осень. С отоплением снова сбой:
руки мерзнут так, что сплошь — опечатки
напоминают о том, что я не с тобой,
и о том, что нужно пойти и купить перчатки.