Массы портят всё, к чему прикоснутся.
Даёшь им веру, получаешь религию.
Даешь сочувствие, получаешь благотворительность.
Даешь истину, получаешь банальность.
Франц Вертфоллен — писатель казахского происхождения, актер, режиссер, видеоблогер.
Род деятельности:
писатель, блоггер, актер
Глупый человек — это всегда проблема. И чем безвреднее он кажется, тем больше будут неприятности.
Ничего люди не боятся так, как разрушения своих рамок, потому что это — крушение их маленьких мирков, столь старательно выстраиваемых с самого детства. Отсюда боязнь всего нового, всего иного – не дай бог поколеблет и без того хлипенькие основы.
Империи строятся на костях. И не друзей или врагов, а на костях ваших собственных стереотипов, убеждений, мировоззрений, ставших тесными.
Старость и смерть — это неподвижность.
Что стрекозы эти, что муравьи только к неподвижности и стремятся. Нет у них смелости с миром экспериментировать. Эксперименты, господа, это не в Индию на корове поехать и не под кокаином в «Playstation» играть — это себя и мир так менять, чтоб слепило. Это свежесть и каждый раз все большие вызовы. Желание неугасаемое и смелость каждый раз за большее браться. Как только такое пропадает — тогда и старость, хоть в сорок, хоть в двенадцать — столько стариками рождаются.
Неправильные вопросы, Фефа, вы задаете.
Неправильные.
Это не «меняет ли любовь кристаллические решетки?».
Меняет.
А если у тебя не сменит, тварь, так сдохнешь в аду собственного отчаяния,
само существование становится тогда пыткой.
Что жизнь, что смерть медленно, по кусочкам
крохотным,
наживую
распиливают агонизирующие остатки
тех,
кто не утрудил себя изменениями,
когда я по божественной доброте
вдруг даю шанс.
Меняет ли любовь….
Да.
Когда мне надо – меняет.
Вопрос, Фефа, не в том.
Может ли любовь помочь марионеткам излечить кукловода?
Милая,
милая,
милая
Хель,
как бы мне навсегда
сохранить
в себе
твоё чувство покоя?
Серебристый свинец твоих волн хочу левым предсердием сердца –
качать тишь по легким.
Чтоб один желудочек человеческого моторчика – свинцом твоим,
другой – ртутью звездной,
один – качать тишь,
другой – солнце
со всей незначительностью
геомагнитных бурь его,
Big Bang, suckers.
Ремесленник – каждый, набивший руку. Художник – редкость. Гений – почти невозможность, ошибка природы.
Искусство — музыка, фильмы, картины, книги, по сути своей — концентрат. Человеку можно тысячу раз повторить одну и ту же истину, пока он ее не проживет, она останется для него лишь пустым набором звуков, как бы он с ней ни соглашался, как бы ни старался запомнить. Люди способны что-то вместить в свою жизнь, лишь когда это что-то проживается.
Heroes were just creatures so starved out for beauty, that they made in real with their own lives. And they wanted this beauty to last, to echo in times and glimpses before definitely leaving this world of timid ugliness.
Примерный перевод: герои были теми редкими существами, у которых была жажда до красоты настолько, что они воплощали её в свою жизнь. И они желали чтобы она длилась, звучала эхом во времени и мерцала, до тех пор пока окончательно не оставила бы мир в трусливом уродстве.
Franz, we are filthy rich and rotten spoilt.
But we are young and beautiful.
Франц, мы грязно богаты и до гнили испорчены…
Но мы юны и прекрасны.
Говорят, бог великодушен –
неправда.
Он снисходителен
от безысходности.
Стареть начинают всегда с мозга, с сужения мира до четырех стен дома и офиса, с сужения времени до даты рождения, когда восьмидесятые годы двадцатого века – уже дата «до рождества Христова», с сужения интересов.
Старость начинается с угасания воображения и нежелания думать.
Нежелания искать.
Это же фантастика – по сути, мы живем в мире, населенном онемевшими аутистами. Как вообще таким существам удалось выжить?
Боже, всё человечество – сборище нездоровых мазохистов в кожаных измаранных трусах, отчаянно делающих вид, что каждый из них – чертов Иисус.