Дмитрий Коломенский

Кончилось тепло. Сидит на ветке
Зябкий лит. В белесой полутьме
Анемичный, изначально ветхий,
Новый день подмигивает мне.

На лицо ложится отсвет ржавый.
Дождь стоит и вширь и вглубину.
День темнеет. Я ему, пожалуй,
Улыбнусь и тоже подмигну.

Январский день. Морозцы голубы.
Углы судьбы метельны и не резки.
Идет старик, дробя процесс ходьбы
На шаткие неровные отрзки.

А тут еще правительство с азартом
палит по нам, играя и резвясь,
из всех своих заржавленных орудий —
конечно, попадает в молоко!
А молоко, конечно, дорожает.

Я там гулял и с той, и с той, и с той —
Был сад, как деревенский суп, густой.
Когда гулял с одной, то помнил ту —
И зелень заполняла темноту
Подгнивших дней октябрьских. Помнил эту.
Гуляя с той.

Хочешь постигнуть сущее? Посети
Устье — последнюю веху речного пути,
Встань на краю, оглянись на морскую ширь
И возвращайся скорее — надо спешить.

День распадается на атомы,
Ночь монолитна и нема.
И если б вдруг пошли куда-то мы.
Нас раздавила б эта тьма.

Но первый луч змеится, длится
Тьму разнимает на куски.
Соседи утренними лицами
Пугают гарпий городских,

И те вздымаются над крышами —
Клекочущий обидой гриб.
И если б вдруг зачем-то вышли мы,
То очевидно не дошли б.

Скрипят стальные насекомые,
Погоде стылой вопреки.
Роятся мотыльки, влекомые
Зияньем угольной реки.

Над нею, трачены веками, но
Неколебимы, как беда,
Расселись львы — поскольку каменны
И не издохнут никогда.

От вспыхнувшего вдруг тернового куста
До черного креста на дудке крысолова
Наследственный недуг тиранов — немота,
Смердящие уста, обглоданное слово.

И вся его родня, и все его друзья —
Фальшивые князья, тузы бубонной масти —
Бубнят и воют то, что вымолвить нельзя.
И в этом — божья месть всей их унылой власти.

От каждой их строки — огнем горит щека,
От каждой фразы — жжет неизлечимо рана.
Но в том и состоит значенье языка,
Чтоб видеть дурака и различать тирана.