— Невозможно. Сюда невозможно проникнуть.
— Ты действительно так думаешь? Ты вот проникла.
Если я и усвоила что-то о жизни и любви, так это то, что они очень хрупки и в любой момент могут оборваться.
Между прочим, меня зовут Роза Хэзевей. Мне семнадцать, я учусь защищать и убивать вампиров, влюблена в совершенно неподходящего парня, а моя лучшая подруга обладает сверхъестественными магическими способностями, которые рано или поздно сведут ее с ума.
Поневоле задумаешься, что, может, во Вселенной действуют силы более могущественные, чем человеческие и, в частности, мои.
Он переходит все границы. Он не имеет права угрожать моему бойфренду. Мне восемнадцать, я взрослый человек и сама могу угрожать моим бойфрендам.
Наступила тишина. Я перестала изо всех сил стискивать рукоять меча, но не выпустила его из руки. Навалилась на тело Мейсона, положила голову ему на грудь, безразличная ко всему: к миру вокруг, к самому бегу времени. Может прошли секунды, может часы. Я не осознавала этого. Не осознавала ничего, кроме того, что не могу бросить Мейсона. Я прибывала в измененном состоянии — только оно позволяло мне хотя бы отчасти отгородиться от ощущения ужаса и горя. Мне не верилось, что Мейсон мертв. Мне не верилось также, что я сама породила смерть. Пока я отказывалась признавать и то и другое, мне удавалось обмануть себя, что ничего не произошло.
— Я по-прежнему люблю тебя.
— С… каких пор?
— С… Всегда.
«Физическая боль прогонит душевную». Разве не так всегда говорила Лисса?
Одно дело — получать любовные письма, и совершенно другое — смертельные угрозы, даже при условии, что смертельная угроза содержится в любовном письме. Хотя, возможно, не мне судить его автора, поскольку я сама пыталась убить того, кого люблю.
С нашей первой встречи он сходил по мне с ума… впрочем, и без меня он здравым рассудком не отличался.
— Так. Кажется, наша Василиса поставила моего папу на место.
— Твоего… — Я оглянулась на группу, которую только что оставила. Серебряный все еще стоял там, взволнованно жестикулируя. — Этот мужик твой папа?
— Так мама говорит.
Выражение огорчения на его лице выглядело почти комически. Набеги, стрельба, преступники… все нипочем. Лишиться пыльника? Серьезная проблема.
— Если ты научишь меня ругаться по-русски, я, может, по-новому оценю твой язык.
— Ты и так ругаешься слишком много.
— Просто я так самовыражаюсь.
— Ох, Роза… — Он вздохнул. — Уж как ты выражаешь себя, так, по-моему, никто не умеет.
Мы с Богом заключили постоянно действующее соглашение: я верю в Него — едва-едва — до тех пор, пока Он позволяет мне отсыпаться по воскресеньям.
Похоронить любовь в душе — всё равно что сдерживать гнев. Она просто пожирает тебя изнутри, доводя до сумасшествия.